УРАЛ
Отец открыл дверь, увидел меня и, обернувшись вглубь квартиры, сообщил кому-то:
– А вот и Вовка. Костя приехал, – добавил он, обращаясь уже ко мне. Костя – мой двоюродный брат. Ему тридцать лет. Он невысок, смуглолиц, коренаст. Он строит дома на Камчатке, а сейчас прилетел отдохнуть на родине.
Вслед за отцом я прошел на кухню. Брат сидел за столом. Когда он увидел меня, на его широком лице появилась улыбка. Толстые губы блестели. Перед ним весело сверкали две стеклянные стопки и бутылка с остатками водки. В открытой консервной банке золотились кусочки ставриды, залИтые маслом. В металлической пепельнице среди серого пепла лежали скрюченные окурки и обгорелые спички. Рядом с открытой пачкой Явы стояла тарелка с кусочками хлеба. В миске влажно поблескивали нарезанные кружочки соленых огурцов.
– Привет, Вован. Чё, полетишь со мной на Урал к Саньке? – спросил Костя. Санька – родной брат Кости, он живет недалеко от Свердловска, в Сухом Логу, так называется городок, расположенный недалеко от реки Верхняя Пышма. Санька – каменщик-футеровщик, он облицовывает изнутри кирпичами печи, трубы, топки и ёмкости.
Какой студент Художественного училища откажется от поездки на Урал!
Утром следующего дня мы уже сидели на диване в зале Санькиной квартиры, уставившись в экран телевизора. Посередине сидел сам Санька, по бокам – Костя и я. В Москве проходили Олимпийские игры. В прямом эфире безостановочно шли передачи со спортивных арен. Мы пили водку, отмечая победы советских атлетов. Санькина жена, Люда, не успевала подносить закуски к столу. За окном по серому небу ползли тучи, это продолжалось несколько дней, но как-то утром меня разбудило звонкое пение синиц. Солнечный свет пробивался сквозь полупрозрачные шторы. На соседней койке храпел Костя. Санька, Люда и их одиннадцатилетняя дочка Валя спали в зале на раскладном диване. Я встал с кровати, помылся, оделся, обулся, взял этюдник и пошел в сторону «Вторцветмета», откуда направился через лес к реке.
Я вышел на возвышенное место. Передо мной открылась грандиозная панорама. Река, извиваясь, поворачивала влево и растворялась в дымке у далекого горизонта. На дальнем берегу громадные скалы были увенчаны хвойными лесами. Я раскрыл этюдник, закрепил на нём лист картона и начал отображать всевозможные оттенки серых граней скальных пород, среди которых кривились деревья, нависающие над водой. Скалы отражались в реке и от этого казались ещё огромней, они врезались в воду, а в некоторых местах под ними золотились песчаные равнинные берега, за одним из них, в небольшой изумрудной долине темнели избы маленькой деревушки. На песке лежали лодки, издали похожие на шелуху от семечек. Комар звенел около уха. Прямо передо мной высохшие на солнцепёке травы и стожки золотились в глубокой темени ельника, расчерченной вертикалями оранжево-малиновых стволов. Там же маячила мелкая фигурка мужичка, вилами собирающего сено. Ярким огоньком светилась белая рубашка труженика. Ельник нырял в овраг и пропадал из поля зрения, он снова появлялся на другой горе, опять уходил круто вниз и показывался уже синий, окутанный воздушной дымкой. На горизонте светло-голубая полоска лесов была едва видна. В нескольких шагах от меня горбилась замшелая каменная глыба, её освещенные грани были охристо-серебристы, а затененные – синевато-коричневы. Возле глыбы светились оранжевые листья рябинки, засыхавшей под палящими солнечными лучами. Комарьё кусалось беспощадно. Я хлопал ладонью по шее, по лицу, по ушам, по макушке, убивая мелких кровососов, невольно заставлявших меня работать стремительно, не раздумывая. Плоскость картона быстро покрывалась вихрем красочных мазков. Я чувствовал, этюд получается.
Река Верхня Пышма