Слово от издателя
Рукопись эта попала ко мне по обстоятельствам вполне обыкновенным, можно даже сказать — незначительным.
Будучи проездом в городе П., я посетил одну мою давнюю хорошую знакомую N.. Просматривая, с разрешения, её личную библиотеку (а это мои отличительные особенность и пристрастие — копаться в книгах), я неожиданно для себя между томиками стихотворений Каролины Павловой и Евдокии Ростопчиной наткнулся на отдельные листки белой бумаги, исписанные аккуратным мелким почерком. Рука, их писавшая, несомненно была женской. Кроме них, туда же были вложены несколько рисунков и фотография, с которой на меня смотрел человек с “лица необщим выраженьем” — как говорят в таких случаях, — весь вид которого был отмечен печатью какой-то жизненной драмы. Предположив, что это и была пока еще неизвестная мне владелица данного наследства, я углубился в чтение.
Тому, что на них было написано, предшествовало “ Обращение к жизни “ — весьма необычным образом заявленная эстетическая программа, точнее — лёгкий, довольно небрежный, её набросок. Далее шли стихи, из которых определённо вырисовывался облик мечтательной и пылкой натуры, родившейся в провинциальном захолустье, выросшей там же, а потом уехавшей учиться и жить в большой индустриальный центр,
“обречённой на любовь и дружбу,
но не всегда имеющею их”.
Какие ещё впечатления возникли у меня при чтении?
Прежде всего, — убеждение в наличии некоей авторской концепции, где со всей очевидностью давали о себе знать заблуждения и озарения сердца и ума, соотнесённые (вместе с эволюцией чувств и мыслей таинственной, разве что не экзотической, героини этого романа в стихах) с переживанием тех или иных пограничных — с движением человеческой души — состояний. Правильнее было бы говорить о ведущем лейтмотиве каждого из стихотворений, и о той сквозной идее всего замысла, которые сообщали этому поэтическому циклу вполне вероятную достоверность и предполагаемую убедительность. О таком подходе довольно красноречиво свидетельствовали и названия наиболее выразительных, на мой взгляд, из лирических исповедей: “Сарабанда”, “Ода повседневным вещам”, “Вариации”, “Сага”, “Баллада признания”, “Колыбельная для сына”, “Русская песня”...
Прочитанное заинтересовало меня. Я спросил у хозяйки о принадлежности этих листков. Та мне ответила, что писавший их человек ей лично незнаком, а книги, среди которых они были найдены, оставила ей одна её близкая подруга, которая вслед за тем неожиданно выехала в другой город, так и не сообщив ей нового адреса. Что делать с этими бумагами — она не знает. Бумаги безнадзорны. N. не придаёт им ровно никакого значения, ибо к литературным занятиям своих приятельниц, друзей или коллег по работе и в жизни она относится без должного пиетета. Да и прежняя владелица оставленных у неё книг до сих пор (а прошло уже несколько лет) так и не соизволила заявить на них свои права. Возможно, та просто уже и забыла о существовании этих страниц за всеми теми пертурбациями, которые произошли у неё в связи с переменой места жительства и открывшимися перед ней новыми, только ей одной известными, обстоятельствами. Скорее всего, хозяйка их просто выбросит.
Тогда я попросил у N. разрешения забрать эти — оказавшиеся вроде как ненужными и бесхозными — листки, а также рисунки и фотографию, — и получил его.
Спустя довольно большой промежуток времени я снова вернулся к ним, внимательно перечитал все имеющиеся в моём распоряжении тексты по нескольку раз — и нашёл, что они вполне годятся для публикации.
Я лишь выправил незначительные огрехи в правописании, обозначил вероятную очерёдность следования каждого из стихотворений цикла, и придал всей рукописи некоторое подобие законченности и стройности. Тоже касается и просодии.
В остальном — всё оставлено мной без изменений: как оно было при самом первом ознакомлении с бумагами этой, во многом, загадочной и, несомненно, одарённой особы. И попытка вернуть из полного забвения творчество Ларисы Борисовой (а именно эти имя и фамилия значились в её обращении “К жизни”) — единственное, чем руководствовался я, в своём стремлении найти для моей таинственной незнакомки благодарного читателя и справедливого критика.
Что из этого получилось, — судите сами.