Негоже б нам было, братья,
начати на старый лад
скорбную повесть о полку Игореве,
Игоря Святославича!
И начнётся та песнь
по событьям сего времени,
а не по замышлению Бояна.
Боян же вещий,
коли хотел кому песнь творити,
то растекался мыслию по древу,
серым волком по степи,
сизым орлом под облаки.
Вспоминал он давних времен побоища,
тогда пускал он 10 соколов на стаю лебедей –
какую сокол настигал, та и песнь запевала:
старому Ярославу,
храброму Мстиславу,
как заколол он Редедю
пред его полками черкесскими;
красному Роману Святославичу.
Боян же, братья,
не 10 соколов на стаю лебедей пускал,
но свои вещие персты на живые струны воскладал,
они же сами князям славу рокотали.
Начнем же, братья, повесть сию
от старого Владимира до нынешнего Игоря.
Он забыл про ум в решимости своей,
заострил сердце своё мужеством,
исполнился ратного духа,
и повёл свои храбрые полки
на землю Половецкую
за землю Русскую.
Тогда Игорь воззрел
на светлое солнце
и видит: тьмою всё его войско прикрыто.
И молвил Игорь дружине своей:
«Братья и дружина!
Лучше уж посечену быти,
нежели полонёну быти!
А сядем, братья,
на своих борзых коней,
да позрим синего Дону!»
Запало князю в ум большое дело,
и жажда ему знамение заступила
отведать Дону великого.
«Хочу – сказал – копие преломити
на краю поля половецкого!
С вами, русичи, хочу главу свою положити,
либо испити шеломом Дону!»
О, Бояне, соловей старого времени!
Как бы ты эти походы восславил,
скача, соловей, по мысленну древу,
взлетая умом под облаки,
свивая славу старого и нового времени,
рыща тропой Трояна чрез поля на горы.
Пел бы Боян песнь Игорю:
«Не буря соколов занесла
через степь широкую –
стаи галок летят к Дону великому!»
Или воспеть было,
вещий Бояне, Велесов внуче:
«Кони ржут за Сулою – звенит слава в Киеве.
Трубы трубят в Новгороде – стоят стяги в Путивле!»
Игорь ждет мила брата Всеволода.
И молвит ему буй-тур Всеволод:
«Один брат, один свет светлый – ты, Игорь!
оба мы – Святославичи!
Седлай, брате, своих борзых коней,
а мои уж готовы, осёдланы у Курска стоят.
А мои-то куряне – знатные воины:
в звуках труб спелёнуты,
под шеломами взлелеяны,
с конца копия вскормлены.
Пути им ведомы,
овраги им знаемы,
луки у них напряжены,
колчаны отворены,
сабли изострены.
Сами скачут, как серые волки в поле,
ищучи себе чести, а князю – славы!»
Тогда вступил Игорь-князь в злат стремень
и поехал по чистому полю.
Солнце ему тьмою путь заступило,
ночь, стонущи ему грозою, птичий свист пробудила,
звериное поднялось смятение.
Див кличет на древе,
велит послушати чужой земле – Волге,
и Поморию, и Посулию,
и Сурожу, и Корсуню,
и тебе, тмутороканский идол!
А половцы по бездорожью
побежали к Дону великому:
скрипят телеги в полуночи,
словно лебеди распуганные.
Игорь к Дону войско ведет.
Уже беду его стерегут птицы по дубравам,
волки страшно воют по оврагам,
орлы клёктом зверей на кости зовут,
лисицы брешут на багряные щиты.
О, Русская земля! Уже ты за холмами!
Долго ночь меркнет.
Заря свет запалила, туман поля покрыл,
щёкот соловьиный уснул,
гомон галочий пробудился.
Русичи широкую степь багряными щитами перегородили,
ищучи себе чести, а князю славы.
С рассвета в пятницу
потоптали они языческие полки половецкие,
и, рассыпавшись стрелами по полю,
помчали красных девок половецких,
а с ними злато, и шелка, и драгие бархаты.
Покрывалами, накидками и мехами
начали мосты мостить по болотам и грязевым местам,
и всякими нарядами половецкими.
Багрян стяг, бела хоругвь,
Багрян бунчук, сребрено древко –
храброму Святославичу!
Дремлет в степи Олегово хороброе гнездо –
далече залетело!
Не было на обиду порождено
ни соколу, ни кречету,
ни тебе, чёрный ворон, язычник-половчина!
Гзак бежит серым волком,
Кончак ему путь кажет
к Дону великому.
Другого дня утром рано
кровавые зори рассвет возвещают,
чёрные тучи с моря идут,
хотят прикрыти 4 солнца,
а в них трепещут синие молнии.
Быть грому великому!
Идти дождю стрелами с Дону великого!
Тут копиям приломиться,
тут и саблям притупиться
о шеломы половецкие
на реке Каяле, у Дона великого!
О, Русская земля! Уже ты за холмами!
Вот ветры, внуки Стрибога,
веют с моря стрелами
на храбрые полки Игоревы.
Земля гудит, реки мутно текут,
пыль поля прикрывает,
стяги глаголют:
половцы идут от Дона, и от моря,
и со всех сторон русские полки обступили.
Дети бесовы кликом степь перегородили,
а храбрые русичи преградили багряными щитами.
Ярый тур Всеволод! Стоишь ты средь брани,
осыпаешь врагов стрелами,
гремишь о шеломы мечами булатными!
Куда, тур, ни поскачешь,
своим златым шеломом посвечивая,
тамо лежат языческие головы половецкие.
Пощепаны саблями калеными шеломы аварские
от тебя, ярый тур Всеволод!
До ран ли, братья,
забывшему почести и жизнь,
и града Чернигова отчий злат престол,
и своей милой жены, красной Глебовны,
совет да любовь!
Были века Трояна, минули лета Ярослава;
были походы Олеговы,
Олега Святославича.
Тот Олег мечом крамолу ковал
и стрелы по земле сеял.
Ступит в злат стремень во граде Тмуторокани –
звон же тот слышит давний великий Ярослав.
А у Владимира, сына Всеволода,
по всяко утро уши заложены в Чернигове.
Бориса же Вячеславича
похвальба на смерть привела
и на Канину зеленый саван постлала
храбру и младу князю за обиду Олегову.
С той же Каялы
Святополк повез отца своего
между угорскими иноходцами
ко Святой Софии, к Киеву.
Тогда, при Олеге Гориславиче,
сеялись и росли междоусобицы,
погибало добро Даждьбожа внука,
в княжьих крамолах сокращался век человеческий.
Тогда по Русской земле
редко пахари на коней покрикивали,
но часто вороны граяли, трупие себе деляче,
а галки по-своему говорили,
торопясь лететь на поживу.
То было в те походы и в те битвы,
а такой битвы не слыхано.
С рассвета до вечера, с вечера до света
летят стрелы калёные,
гремлют сабли о шеломы,
трещат копия булатные
в поле незнаемом,
среди степи Половецкой.
Черна земля под копытами
костьми была посеяна, а кровию полита –
горем взошли они по Русской земле.
Что мне шумит, что мне звенит
далече рано пред зорями?
Игорь полки заворочает – жаль ему мила брата Всеволода!
Билися день, билися другой,
третьего дня к полудню пали стяги Игоревы.
Тут два брата разлучились на бреге быстрой Каялы,
тут пир докончили храбрые русичи:
сватов напоили, а сами полегли
за землю Русскую.
Никнет трава от жалости,
а древо в кручине к земле приклонилось.
Уже, братья, невеселая година настала,
уже пустыня войско прикрыла.
Встала обида в войсках Даждьбожа внука,
вступила девою на землю Троянову,
всплескала лебедиными крылами на синем море у Дона,
плещучи, спугнула лучшие времена.
Не ведут князи войско на язычников,
ибо сказал брат брату: «Это – моё, а то – моё же».
И начали князи про малое «то великое» говорить,
а сами на себя крамолу ковать,
а язычники со всех сторон
приходили с победами на землю Русскую.
О, далече залетел сокол, птиц бия – к морю!
А Игорева храброго полку не воскресить!
По нем вопит Карна, и Жля поскакала по Русской земле,
со смолой погребальною в пламенном роге.
Жены русские восплакались, причитая:
«Уже нам своих милых лад
ни мыслию смыслити,
ни думою сдумати,
ни очами взглянути,
а злата и сребра
и в руках не подержати».
Застонал, братья, Киев от тягот,
а Чернигов от напастей,
тоска разлилась по Русской земле,
печаль густо течёт средь земли Русской.
А князи сами на себя крамолу ковали,
а язычники с победами наезжали на Русскую землю,
взимая дань – сребреник от двора.
Ибо те два храбрые Святославича,
Игорь и Всеволод,
уже вражду возбудили раздорами
что усмирил было отец их,
Святослав грозный великий Киевский,
прибил своими сильными полками и булатными мечами,
наступил на землю Половецкую,
притоптал холмы и овраги,
взмутил реки и озера,
иссушил потоки и болота.
А безбожного Кобяка из лукоморья,
от великих железных полков половецких,
яко вихрь, выхватил,
и пал Кобяк в граде Киеве,
в тереме Святослава.
Тут немцы и венецианцы, тут греки и чехи
поют славу Святославу, кают князя Игоря –
потопил он добро
на дне Каялы, реки половецкой,
русского злата насыпавши.
Тут Игорь-князь пересел
из седла златого
да в седло холопское.
Унылы стены градские, не стало веселия.
Темно было в третий день:
два солнца померкли,
оба багряные столпа погасли,
и с ними молодые месяцы – Олег и Святослав
тьмою заволоклись и в море погрузились.
И в великое буйство впали язычники.
На реке на Каяле тьма свет покрыла,
поскакали половцы по Русской земле,
как выводок барсов.
Уже пала хула на хвалу,
уже ломит насилие волю,
уже кинулся Див на Русскую землю.
А готские красные девы
воспели на бреге синего моря,
звеня русским златом.
Поют время Бусово, лелеют месть за Шарукана,
а нам уже, дружине, нет веселия!
А Святослав странный сон видел в Киеве на горах:
«Сей ночью с вечера одевали меня - речет -
чёрным покрывалом на кровати тисовой,
черпали мне зелено вино, с зельем смешано,
сыпали мне тощие вдовы язычников-тиверцев
крупный жемчуг на грудь
и нежили меня.
Уже крыша без князька
на моем тереме златоверхом.
Сей ночью с вечера серые враны
взграяли у Плесенска на выгоне
и унеслись к синему морю».
И сказали бояре князю:
«Уже, княже, забота ум полонила:
то два сокола слетели
с отчего престола злата
поискати града Тмуторокани,
а либо испити шеломом Дону.
Уже соколам крылья подрезали язычники саблями,
а самих опутали в путы железные.
Но уже князю Игорю померк солнца свет,
а древо не к добру листвие сронило:
по Роси и по Суле грады поделили,
а Игорева храброго войска не воскресить!
Дон тебя, княже, кличет
и зовет князей на победу;
Ольговичи, храбрые князи,
доспели на брань!»
Тогда Великий Святослав
изронил златое слово, со слезами смешано:
«О, мои племянники, Игорь и Всеволод!
Рано вы начали
Половецкой земле мечами досаждать,
а себе славы искать,
но нечестно одолели,
ибо нечестно кровь языческую пролили!
Ваши храбрые сердца
из жестокого булата скованы,
а в отваге закалены!
То ли сотворили вы моей сребреной седине?
Но сказали вы: «Мужаемся сами,
прежнюю славу себе похитим,
а грядущую сами поделим!»
А диво ли, братья, старому помолодети?
Коли сокол трижды перелиняет,
высоко птиц взбивает,
не даст гнезда своего в обиду.
Но вот беда: князи мне не подмога,
вспять времена обратились.
Кричит град Римов
под саблями половецкими,
а Владимир Глебович – под ранами.
Туга и тоска сыну Глебову!
А уже не вижу власти сильного и богатого,
и воинственного
брата моего Ярослава
с черниговскими боярами,воеводами,
а с ними татраны и шельбиры,
и топчаки, и ревуги, и ольберы.
Да они без щитов, с ножами засапожными
кликом полки побеждают,
звоня в прадеднюю славу!
Великий княже Всеволод!
Не мыслишь ли прилететь издалеча,
отчий злат престол поддержать?
Ты же можешь Волгу веслами расплескать,
а Дон шеломами вычерпать!
Кабы ты тут был,
то была бы пленница – по сребренику,
а пленник – по полсребреника!
Ты же можешь посуху живыми огнями стрелять –
удалыми сынами Глебовыми!
Ты, храбрый Рюрик, и ты, Давыд!
Не ваши ли злаченые шеломы по крови плавали?
Не ваша ли храбрая дружина рыкает, как туры,
раненые саблями калёными в поле незнаемом?
Вступите, господа, в злат стремень
за обиду сего времени,
за землю Русскую,
за раны Игоревы, храброго Святославича!
Галицкий Осмомысл Ярослав!
Высоко сидишь ты на златокованном престоле,
подпер горы Карпатские своими железными полками,
заступив королю путь,
затворив Дунаю ворота.
Мечешь ты товары по тропам заоблачным,
суды рядя до Дуная!
Сеешь страх по всем землям,
отворяешь Киеву врата,
стреляешь с отчего злата престола
султанов в дальних землях!
Стреляй, господине, Кончака, язычника-половца,
за землю Русскую,
за раны Игоревы, храброго Святославича!
А вы, храбрые Роман и Мстислав!
Смелая мысль ведет ваш ум на подвиг!
Высоко взлетаете на подвиг в ярости,
соколами на ветрах ширяяся,
дабы птицу с высоты поразить!
Есть же у вас железные витязи
под шеломами латинскими!
От них дрогнула земля,
и многие страны языческие:
Литва, Ятвяги, Деремела и половцы
копья свои повергли, а главы свои преклонили
под мечи их булатные!
Ингварь и Всеволод, и все три Мстиславича!
не худа гнезда соколы!
Не победными жребиями себе волости расхитили!
Где же ваши златые шеломы,
и копия польские, и щиты?
Загородите Полю ворота своими острыми стрелами
за землю Русскую,
за раны Игоревы, храброго Святославича!
Ярослава все внуки и Всеслава!
Уже склоните вы стяги свои,
вонзите в ножны свои мечи зазубренные!
Уже отступились вы от дедовской славы,
ибо своими распрями навели язычников
на землю Русскую, на добро Всеслава.
С того и пошло насилие от земли Половецкой!
Уже Сула не течет сребреными струями
для града Переяславля,
и Двина болотом течет тем грозным полочанам
под кликом язычников.
Один же Изъяслав, сын Васильков,
позвенел своими острыми мечами о шеломы литовские
во славу деда своего Всеслава,
а сам под красными щитами на кровавой траве,
посеченный литовскими мечами,
исходя юной кровию, молвил:
«Дружину твою, княже, птиц крылы приодели,
А звери кровь полизали!»
Не было тут ни брата Брячислава,
ни другого – Всеволода.
Один изронил он жемчужну душу из храбра тела
через злато ожерелие.
Унылы голоса, не стало веселия,
трубы трубят городенские.
На седьмом веке Трояна
кинул Всеслав жребий о девице ему милой.
Он кознями подперся, поскакал ко граду Киеву
и коснулся древком копья злата престола киевского.
Скакал лютым зверем в полуночи из Белгорода,
прикрывшись синею мглою.
Наволхвовал себе удачу,
С трёх раз отворил врата Новограда,
расшиб славу Ярослава,
поскакал волком до Немиги с Дудуток.
Всеслав-князь людей судил,
князям грады рядил,
а сам в ночи волком рыскал.
Из Киева дорыскивал к петухам до Тмуторокани,
великому Хорсу путь перерыскивая.
Ему в Полоцке позвонят к заутрене рано
у Святой Софии в колокола,
а он в Киеве звон тот слышит.
Был он с вещей душою в храбром теле,
но часто от бед страдавшей.
Ему вещий Боян
первому присловье, мудрый, сложил:
«Ни хитру, ни горазду,
ни птице Гарузе
суда Божия не миновать».
На Немиге снопы стелют головами,
молотят цепами булатными,
на току жизнь кладут, веют душу от тела.
Немиги кровавые берега
не добром были посеяны –
посеяны костьми русских сынов!
О, стонать Русской земле,
вспоминая первые времена и первых князей!
Того старого Владимира
не пригвоздить было к горам Киевским!
Его ж стяги ныне стали – Рюриковы,
а другие – Давыдовы,
но розно те стяги реют, копия поют!
На Дунае Ярославны голос слышится,
одинокой кукушкою рано кычет:
«Полечу я кукушкою по Дунаю,
омочу шёлков рукав в Каяле-реке,
утру князю кровавые раны
на горячем его теле».
Ярославна рано плачет
в Путивле на городской стене, причитая:
«О Ветер, Ветрило!
Что ты, господине, так сильно веешь,
зачем мчишь языческие стрелы
на своих легких крыльях
на воинов моей лады?
Мало тебе было вверху под облаками веять,
лелеючи корабли на синем море?
Зачем, господине, моё веселие
по ковылю ты развеял?»
Ярославна рано плачет
в Путивле-городе на стене, причитая:
«О, Днепро Словутич!
ты пробил эти каменные горы сквозь землю Половецкую,
ты лелеял на себе Святославовы ладьи до стана Кобякова!
Взлелей, господине, мою ладу ко мне,
Дабы не слала к нему слез на море рано!»
Ярославна рано плачет
в Путивле на стене, причитая:
«Светлое и тресветлое Солнце,
для всех ты тепло и прекрасно!
Что же, господине, простер ты
горячие свои лучи на воинов лады,
в степи безводной жаждою им луки скрутил,
мученьем колчаны заткнул?»
Бушует море, к северу идут смерчи тучами –
Игорю-князю Бог путь кажет
из земли Половецкой в землю Русскую,
к отчему злату престолу.
Погасли вечером зори.
Игорь спит, Игорь бдит, Игорь мыслию степь мерит
от великого Дона до малого Донца.
Коня в полуночи Овлур свистнул за рекою,
велит князю разумети:
князю Игорю уходить!
Гикнул – застучала земля, зашумела трава,
шатры половецкие задвигались.
А Игорь-князь прянул
горностаем в камыши,
и белым гоголем на воду.
Вскинулся на борзого коня
и поскакал серым волком,
и побежал к лугам донецким,
и полетел соколом под облаками,
добывая гусей и лебедей
к завтраку, обеду и ужину.
Когда Игорь соколом полетел,
то Влур волком побежал,
труся собою студеную росу –
притомили они своих борзых коней!
Говорит Донец: «Княже Игорь!
Немало тебе хвалы,
а Кончаку неприязни,
Русской земле веселия».
Игорь молвит: «О, Донче!
Немало тебе хвалы!
Ты лелеял князя на волнах,
стлал ему зелену траву на своих сребреных брегах,
одевал его теплыми туманами под сенью зелена древа,
сторожа его гоголем на воде,
чернядьми на ветрах,
чайками на струях.
Не такова – молвит – река Стугна:
худу струю имея,
поглотив чужие ручьи и потоки,
раздалась к устью,
юношу князя Ростислава сокрыла на дне при темном бреге.
Плачет мати Ростислава по юноше князе Ростиславе.
Увяли цветы от жалости,
а древо в кручине к земле приклонилось».
А не сороки затроскотали –
по следу Игореву ездит Гзак с Кончаком.
Тогда враны не граяли,
галки примолкли,
сороки не троскотали,
только змеи ползали.
Дятлы стуком путь к реке кажут,
соловьи веселыми песнями рассвет возвещают.
Сказал Гзак Кончаку:
«Коли сокол ко гнезду летит,
соколича расстреляем
своими злачёными стрелами».
Отвечает Кончак Гзе:
«Коли сокол ко гнезду летит,
а мы соколича опутаем
красною девицею».
И молвил Гзак Кончаку:
«Коль его опутаем красною девицею,
ни нам будет сокольца,
ни нам красной девицы,
и почнут нас птицы бить в поле Половецком».
Пел Боян походы Святослава,
песнотворец старого времени Ярославова,
Олега-коганя любимец:
«Тяжко тебе, голове, без плеч,
худо и тебе, телу, без головы» –
Русской земле без Игоря.
Солнце светится на небеси,
Игорь-князь на Русской земле.
Девицы поют на Дунае,
вьются голоса чрез море до Киева.
Игорь едет по Боричеву
ко Святой Богородице Пирогощей.
Певши песнь старым князям,
а потом молодым пети:
Слава Игорю Святославичу,
буй-туру Всеволоду,
Владимиру Игоревичу!
Здравие князям и дружине,
в борьбе за христиан с полками языческими!
Князям слава,
а дружине – аминь!