Среди заложников толпы
В углу вагонного пространства
Она — возможность постоянства,
Я — неприкаянность судьбы.
Судьба... втекать сквозь турникет,
Усталым, вымокшим и сонным,
К всегда четвертому вагону,
В опять прохладный, тусклый свет.
И с ним, качаясь и сипя,
Вновь безнадежно натыкаться
В стекле с клеймом «Не прислоняться»
На неизбежного себя...
Мы проплываем под Москвой
С ее дыханьем перекрестков.
Мне выходить на «Маяковской»,
А ей, возможно, — на «Тверской».
Решусь! Нас вынесет метро
На плац у мокрого поэта.
На ней кашне. Под ним надето
Демисезонное пальто.
Мы побредем плечом к плечу.
Немолода. Зовется Дарьей.
А я совру — скажусь тогда ей
Зачем-то мастером причуд.
Мы станем мерно обтекать
(Так море, выспавшись, прилежно
Ласкает камни побережья)
Углы домов. Начнет стихать
Осенний день. Замельтешит
Извечной сутолокой прохожих,
Невозмутимо, осторожно
Разбудит он, разворошит
Печаль бездомных фонарей,
Что смотрят с тайным интересом
В глаза измученным подъездам
С тугими веками дверей.
И этот день запомнит нас
В себе самом. И так некстати
Вдруг оборвет на полувзгляде
Прикосновенье наших глаз.
И заторопится уйти
По тротуарам Красной Пресни,
Нам подарив из чьей-то песни
Усталый, сказочный мотив.
Здесь каплет с порыжелых крыш,
Легко, волнующе, украдкой,
На этажи кирпичной кладки,
На зеркала витринных ниш.
На след от шин автомобилей,
На шелк пестреющих зонтов, —
На старый город. И за то,
Что мы его всегда любили,
Его мы любим и сейчас.
Хотя и знаем, что однажды
Уже не нас, уже не в наш дом
Он позовет. Уже не нас
Вновь пригласит к себе Тер-Скол
Буклетом книжного киоска...
Мне выходить на «Маяковской».