Я хватался за все. За струи воды в душе, за ручку двери в свою комнату, за спинку кресла, за клавиатуру. Даже хватался за себя. Но так и не сумел удержаться и сполз на пол. И теперь лежу на полу. Горизонтальное положение похоже на вертикальное. Разве что виднее клубы пыли под диваном, колесики компьютерного кресла и старый, еще советский, плинтус. Диван я никогда не складываю, привык спать один в двуспальной постели – так намного комфортнее. Но из нынешнего моего положения не видно, что там сейчас происходит. Я смотрю на диван снизу-вверх. А там может идти война между лилипутами, живущими в складках одеяла, и другими лилипутами, пришедшими из-за тех пыльных холмов. И прямо вот в этот момент у них может быть решающее сражение. Или там притаился в засаде постельный клоп, поджидающий свою жертву, на которую он накинется и разорвет в клочья. Другие клопы так не поступают, но это особенный клоп. Новый вид. А может, даже новое семейство. Или там и постели никакой нет, вместо нее райский пляж с бирюзовой водой, кокосовыми пальмами и белыми чайками. Хотя нет, чайки — это сомнительно. У них громкие и пронзительные голоса. Я бы слышал, как они переговариваются, обсуждая отличную погоду или какие-нибудь последние новости из жизни чаек. Или там может раскинулось нагое женское тело. Эта манящая и пугающая рельефность. Когда объекта не видишь, открывается безграничный простор для воображения. И часто объекты этим пользуются.
Жизнь на полу мало чем отличается от жизни под кустом, от жизни за столом, от жизни вообще. Во всех случаях что-то всегда нависает над тобой, давит и утяжеляет. Вызывает ломоту в плечах и зуд в паху. И только фотография из детства, где ты маленький, в резиновых сапогах уверенно тянешь ручку к большому белому грибу, напоминает о том, что когда-то все было иначе. Я смотрю на фотографию и думаю, что деда, сфотографировавшего меня, давно уже нет, что, когда был сделан этот снимок, еще не родилась та, чье тело сейчас, вероятно, лежит у меня в постели, что этот улыбающийся ребенок – я.