Конечно, нравиться мне стало
иначе женское лицо –
бывало в юности сияло
как самоцветное кольцо.
Теперь я вглядываюсь строже
в движенья женского лица,
в дрожанье губ, что мне дороже
и резкой кисти, и резца.
Я обнаруживаю грусти
на веках сумеречный жмых,
и на щеках речное устье
морщинок, тенью налитых.
Я замечаю богом данный
на переносице её
горбинки холмик нежеланный,
когда она несёт бельё.
Когда она, бельё стирая,
невнятно шепчет чей-то стих,
я вижу в ней, не называя,
ещё один капризный штрих.