Б о р и с Б е р ш а д с к и й
О романе «Мастер и Маргарита»
Ах, какая неожиданная ассоциация! И как трудно ухватить мелькнувшую и ускользающую мысль!.. Почему же вдруг покидаемая навсегда Маргаритой и Мастером и – надолго ли? – свитой Воланда Москва вдруг штрихом, еле заметным контуром напомнила Ершалаим? Ведь Булгаков, один из тончайших ювелиров слова, да еще в любимейшем своем творении, такой случайности бы не обронил…
А что если доброта – абстрактная, мягкая доброта, не считающая даже нужным защищаться, во все времена была общечеловечески привлекательной, но заведомо обреченной на небытие? Доброта, которая и игемона, и убийцу, и палача одинаково считает добрыми людьми?
И не есть ли тогда явление Мастера в романе ничуть не менее удивительно, чем явление Воланда в Москве? Ведь Мастер по сути своей есть не что иное, как вариант Иешуа двадцатого века. Но, если в двадцатом веке может возникнуть Иешуа-Мастер, с необходимостью должен возникнуть и его ученик, и Иуда-Алоизий, и самозабвенно любящая Мастера Маргарита… Но и Воланд - тоже, с той же необходимостью! Ибо рядом с незащищенной добротой всегда существовали и будут существовать искушения.
«Что есть истина?..» - «Истина в том, что у тебя болит голова…» Другими словами, истина всегда конкретна, абстрактной истины нет. Это – Ленин. Абстрактная же истина, идея истины - сама по себе нежизненна. За истину надо уметь бороться! ( «Грош цена революции, если она не умеет защищаться.» Это - тоже Ленин ).
И, может быть, когда Воланд говорит, что Иисус действительно существовал, он, дьявол, недоговаривает: он существовал, и даже не один раз, он возрождался в каждую эпоху - и, опережая любую эпоху, всегда оказывался предан, судим и распят. Предрекая, что рухнет храм существующей веры и воздвигнется новый храм ( а какой же может быть новый? ) - он служил всегда потенциальным катализатором мятежа.
И тогда сюжетные линии Мастера, Воланда и прокуратора - триединое описание одного и того же: дьявольского искушения отыскать общечеловеческую абстрактную истину - и заведомую безысходность такого поиска.
Вот тут-то Булгаков и поднялся до величайшей диалектики - диалектики добра и зла во временном масштабе эпох.
Но нет ни абстрактного добра, ни абстрактного зла. Есть борьба добра и зла, которая и приводит к поляризации. И Мастер, и Воланд - художественные образы пределов такой поляризации. Воланд бессилен бороться с Мастером, потому что бороться с абстрактным добром, с самой идеей добра - бессмысленно: идеи, как и рукописи, не горят… И не исчезают бесследно.
Б о р и с Б е р ш а д с к и й
О ч к и
Давным – давно случилась эта удивительная история…
Жил – был на свете король. Молодой, красивый, как и полагается королю, умный, добрый и отзывчивый. И сказочно богатым было его королевство. Но, пожалуй, больше всех богатств ценил король своего придворного оптика - маленького, седого как лунь, мудрого старика. Звали его… Впрочем, он был иностранцем, родился не в моей сказке, имя его звучало поэтому очень сложно. Я буду называть его просто Стариком. Хорошо?
Когда-то, еще в молодости, Старик совершил потрясающее открытие: он создал очки. Да – да, очки! Но их секрет заключался не только в оправе, хотя и она была удивительной, а в стеклах. Стекла были разноцветными - от самых ярких до самых темных тонов. Но и это не все! Оправа прикрывала глаза так искусно, что человек, надевший очки (а снять их он уже не мог), - видел окружающее только через волшебные стекла.
- Но ведь человек старится, - скажете Вы, - зрение его портится!
Да, Вы правы. Но слушайте дальше.
По приказу короля жители моей сказки носили очки с самого раннего детства, привыкли к ним - и просто их не замечали их. Простите! - я забыл рассказать Вам о самом поразительном свойстве очков: они были… невидимы!
Люди старились. У них действительно портилось зрение. И они шли к королевскому оптику - к Старику. Старик лечил людей. И как! Он буквально творил чудеса. Незаметно подменял он волшебные стекла в оправе - и человек, прозрев, радостный - уходил, благодаря мудрого Старика и доброго короля, который так заботится о своих подданных.
Теперь, когда я приоткрыл Вам свои карты, я расскажу, что случилось дальше.
Внезапно на королевство напали полчища диких племен. Может быть, они вырвались из другой сказки, где сказочник не смог справиться с ними, - не знаю. Они несли с собой огонь и смерть.
По призыву короля поднялся народ на защиту королевства. Долгая была война. Тяжелая. Многие люди пали молодыми, так и не успев состариться. Живые - взрослели.
Когда-то, до войны (это казалось давним – давним воспоминанием), если небо над страной закрывали тучи, добрый Старик менял стекла волшебных очков - и все вокруг снова озарялось волшебным светом.
А теперь? От горя и страданий, от крови, мчавшейся по земле потоком, - плавились и волшебные стекла. И вытекали, как слезы. Ведь очки были невидимы.
- 2 -
И люди, может быть, впервые за всю жизнь по-настоящему увидели окружающее. Но оно оказалось не прозрачно – чистым, как обычно, а багровым - ведь не было больше волшебных стекол.
Но и другое увидели люди - увидели, как прекрасно, а в новом, солнечном свете еще прекраснее - созданное их руками. И все это запало людям в души…
Люди загнали варварские племена в их логово - злую, а, значит, бесполезную и ненужную сказку. Люди снова стали строить города, дворцы… Снова зацвели сады на земле королевства.
А Старик - исчез: во время войны некогда было следить за каждым. Правда, остался запас волшебных стекол - но оправы… секрет их создания был безнадежно утерян. И когда на молодое сказочное поколение, выросшее уже после войны, пытались надевать очки с волшебными стеклами из старого запаса, но в обычной пластмассовой оправе - из этого ничего не получалось: вставленные волшебные стекла делали небо над головой чистым. Чистое небо! Ни облачка! Но из-за оправы - снизу, сверху, сбоку - вставала действительность. И только очень сосредоточенные люди могли позволить себе ее не замечать. Контраст был разителен: молодежь моей сказки увидела сразу две картины - волшебную и действительную. Рядом! И она смогла самостоятельно их сравнивать - а это бывает нечасто даже с сказках! И от контраста у неопытной молодежи начинали болеть глаза. А ведь глаза - зеркало души! И молодежь снимала очки…
Вот какая история случилась в моей сказочной стране. Я не знаю, что стало со Стариком. Может быть, молодой, красивый, умный, отзывчивый начинающий королевич из соседней сказки переманил его к себе. Кто знает?..
Но, если Старик жив, если не разбит вдребезги секрет создания волшебных очков - не только стекол, но и оправ, закрывающих действительность, если седой как лунь, мудрый, добрый Старик снова появится в моей сказке - останется лишь горько пожалеть ее обитателей. Впрочем, неужели они ничему не научились?..
Б о р и с Б е р ш а д с к и й
Т е р м о м е т р
Это был очень точный прибор. Красивый, новенький, блестящий, как и сотни его собратьев. Тело его было отградуировано аккуратными четкими делениями, и он мог всегда сказать: кто, сколько и даже предположить почему.
А сердце его - оно было тяжелым, жидким, металлическим, холодным и ядовитым. Короче, оно было ртутным. И термометр старались не давать в руки детям - вдруг разобьют. Кстати, хотя термометру это и было очень обидно, детям он был больше известен под кличкой «градусник». А попадал он к ним лишь на несколько минут - подмышку. А уж старшие определяли потом температуру.
Когда на него смотрели, термометр подмигивал бликами и важно изрекал: хе-хе-хе! Он блаженствовал, ибо был на виду и блестел. И на него с завистью смотрели все остальные вещи. Может, это была и не зависть, а что-то другое, но он сам утверждал, что это именно зависть. - Информация снизу, - любил он говаривать, - это в наше время все!
- 3 -
Однажды во время работы кровь (то есть, простите, ртуть) прилила к его голове - и в таком виде он попал в футляр. Долго читал он непосвященному футляру лекции по медицине и по организации информации снизу. Последняя вкратце сводилась к тому, чтобы залезть поглубже и воспринимать. И молчать. А когда вытащат на свет божий - четко доложить обстановку. Правда, теперь его информация была не нужна: ребенок выздоровел, а кто станет мерить температуру здорового?
Однако, термометр вконец загордился:
- Как захочу, так и будет. Захочу - покажу, что больной, захочу - что здоровый!
Его аккуратно вынули из футляра и резко встряхнули. От этой встряски голова его несколько очистилась, но ненадолго: термометр твердо решил показать, наконец, свою власть. И он упрямо показывал максимальную из температур, какую только мог показать: сорок один градус.
Когда-то раньше такие проделки сходили: старая – престарая бабка, у которой он раньше служил, перекрестилась бы, увидав такое, заохала и начала бы отпаивать внука лекарствами и чаем с малиной. А термометр мерзко бы хихикал: хе-хе-хе-хе!
Но он упустил из виду, что с бабкой случилось несчастье, а человек, в чьи руки он попал, не столь безоговорочно верил даже информации снизу. Человек еще раз встряхнул термометр, упорно решивший сопротивляться, - результата не было. Отдать термометр детям - нельзя: разобьют, а ртуть ядовита. А какой от него еще толк?
И термометр - блестящий точный прибор, служивший профессиональным информатором снизу, вылетел на свалку. А на улице был мороз. Термометр покрылся инеем и аж съежился. Но упрямо продолжал показывать свое: сорок один градус.
Утром кто-то, вываливая мусор, зацепил термометр ногой. Он взвизгнул - и лопнул. Его аккуратная трубочка – указатель съехала в сторону, шкала перекосилась, а корпус оказался безнадежно испорчен. Впрочем, термометр твердо знал, что информация снизу должна неминуемо заканчиваться оргвыводами сверху. Правда, раньше эти оргвыводы в качестве прегорьких пилюль, таблеток и вливаний доставались не ему. Ему достаточно было изречь: «Болен!» - и все. Ведь он был представителем службы нформации, а с этой организацией особенно не поспоришь!
А теперь он лежал на свалке - разбитый, залитый помоями. И его последнее профессиональное - хе-хе-хе-хе! - прозвучало как-то уныло.
1963 г.
- 4 -
Б о р и с Б е р ш а д с к и й
К у к л а
Ах, какая прекрасная это была кукла! Стройная, высокая шейка, гордо посаженная головка, румянец во всю щеку, узел светло–русых волос над чистым лбом. А глаза!.. Нет, только у кукол и бывают такие ясные, лучистые глаза. А как она двигалась! Каждое движение ее было образцом подлинной грации. А благородство манер! - никогда не позволила бы она себе повернуться к кому-нибудь спиной. Чего греха таить, многие куклы (а ведь я знаю далеко не всех!) кто втайне, а кто и явно завидовали ей. Она была создана для сцены!
Но и куклы не всю жизнь порхают по сцене. Гаснут юпитеры, закрывается занавес, затихает зал. И тогда - куклу снимают с руки и вешают на гвоздь, до следующего спектакля.
Ах, как мучилась бедная кукла! Как плакала! Временами она даже решала покончить с собой - но не могла слезть с гвоздя. Она проклинала руку, которая уводила ее с глаз зрителей. Кто знает, может, они аплодировали бы еще и еще… Ведь это так приятно!
Но рука была неумолима. И, едва уйдя со сцены, кукла теряла и благородство движений, и грацию, и кукольное свое достоинство - какое достоинство может быть у висящей на гвозде? Она ненавидела руку, приносящую ей столько горя, - и ждала ее: так хотелось кукле на сцену! Ах, аплодисменты! - тогда забываешь все…
… Если когда-нибудь вам доведется увидеть куклу после спектакля, уже на гвозде, услышать, как снова и снова проклинает она руку - не верьте. Рука тут не при чем. Просто кукла слишком любит аплодисменты. Потому и не дано ей хоть что-то изменить. Ведь она всего кукла.
Б о р и с Б е р ш а д с к и й
Д р е в н я я с к а з к а
В наш суматошный век совсем забыто древнее и благородное искусство толкователя речей. А ведь когда-то оно создавало имена…
Это было давным – давно, еще китайцы бумаги не изобретали (отметьте это, я еще вернусь к бумаге - ведь именно она сыграла зловещую роль в исчезновении искусства толкователей). Так вот, в те незапамятные времена у людей еще не было бумаги. Ведь когда человек читает, уткнувшись в лист лицом, слушатели не видят лица говорящего. И некоторые (в древности их называли еретиками и старались, по возможности, сжигать на кострах) начинали неосторожно интересоваться: а существует ли оно вообще, это лицо? К счастью, вопрос этот оказывался, как правило, последним в их короткой и грустной жизни. Се ля ви (такова жизнь)!
И, может быть, именно в те далекие от нас времена наверху впервые возникла мысль: а подобает ли правителю выступать самому?
И вот уже правитель просто выходит на помост (в древности еще не было трибун) - и принимает позу. А рядом, чуть ниже его, становится этакий невзрачный человечек и начинает говорить: - Мы решили...
Видели человечка лишь первые ряды - туда сажали ближайших родственников. А стоящие подальше - видели и любовались блеском многочисленных звезд на мундире правителя. Издали ведь невдомек, что правитель время от времени (обычно - к праздникам) награждал себя. Сам. А простым смертным свойственно судить о других по себе. И люди восхищались многочисленностью подвигов правителя.
Когда речь кончалась, народ с криками «ура!» (правда, в древности кричали не «ура!», а что-то другое, но смысл - тот же), подхватив правителя на руки, нес его во дворец. А человечек, растворившись в толпе, шел во дворец самостоятельно. И не спешил. И правитель узнавал о том, что говорят о нем в народе.
Но с веками правящая фамилия начала перешептываться: а так ли велик правитель? Нет, они вовсе не хотели терять власть! Но каждый мечтал сам… А уж если закрался червь сомнения - он поползет и в низы… И вот однажды приполз слух об этом и к правителю. И поверг его в уныние. И задумался правитель. И толкователь, на что уж был мудр, тоже задумался…
Может быть, именно тогда было впервые произнесено слово «Эврика!» - была придумана бумага…
И правитель уже выходил на площадь сам по себе, а толкователь - сам по себе. И они уже не узнавали друг друга. И правитель произносил речь, поражавшую мудростью даже приближенных - а уж они-то хорошо знали
- 5 -
правителя во внеслужебной обстановке и, может быть, поэтому отвыкли от мудрости…
Злые языки (а где их нет?) говорят, что именно правители строго засекретили вначале бумагу, когда она была создана, а потом - и самих толкователей. И они исчезли. Кажется, навсегда.
И в наш суматошный век вконец забыто древнее и благородное искусство толкователей речей. А ведь когда-то оно создавало имена.
1963 г.
Б о р и с Б е р ш а д с к и й
В е ч е р н я я с к а з к а
Тик-так… Тик-так… Тик…
При электричестве сказок не бывает. Зато при луне…
В голубоватом таинственном лунном свете и окружающее становится таинственным, знакомое - незнакомым. За окном мороз. Стекла переливаются мерцающими узорами…
Что, если бы у каждого исполнилось его самое заветное желание? У кого-то появилась бы дача, у кого-то - машина. Но таким не место в сказке. При луне такие храпят. И мешают сказочникам.
Ты должен вырасти другим. Поэтому слушай. Когда-то жили на земле волшебники. Они умели оживлять сказанные слова и показывать их людям. Скажет человек доброе слово - и добрый путник пойдет от него по земле. Веселый, приветливый, уважительный. Слушают его люди, радуются, добру учатся, в каждый дом зовут.
А злое слово скажет человек - лютый пес по земле кинется. Или злой гад поползет. Кусается, слюной брызжет, или, еще хуже, исподтишка ужалит - и кровь человеческую сосет. Только рану такую простым глазом не увидишь и укус отравленный не сразу различишь. А не заживает годами… Страшная и ядовитая это тварь - злое слово!
Ты вырастешь хорошим, добрым, умным. И все же, когда лунный свет зальет землю и стекла засверкают сказочными узорами - подумай, что и как сказал ты людям. Добрые ли путники идут от тебя по земле?
Вспомни и моих волшебников. И хорошенько подумай.
1962 г.
- 6
Б о р и с Б е р ш а д с к и й
Сказка о фитиле - короткая и грустная.
Фитиль укрепили в плошке с маслом. И подожгли. Светлее стало! Люди смотрели на огонь. Лица их светлели. Они улыбались. Мотыльки тоже весело летели на огонь - и обжигали крылышки… Фитиль светился сам и освещал все вокруг. Жизнь была прекрасна!
…Но скоро фитиль заметил, что не все ему улыбаются. А так хотелось, чтобы улыбались все!..
И, чтобы угодить всем, он, светоч, скачком возвысился над надоевшей и мешавшей его сиянию плошкой - и перестал доставать до масла.
На этом и кончается сказка. Вместо желанного сияния над фитилем возник густой столб отвратительной черной копоти, а скоро фитиль и вовсе погас - выгорели остатки питавшего его масла.
1988 - 2005 г.г.