Пускаются рассудком мысли обременённые тоской, потраченные годы жизни, где был свободный, молодой. Усталость томно накрывает мои промокшие глаза, болит и трепетно вздыхает от передряг душа моя! Заметно годы одолели, но срок ещё мой не настал!, а руки одеревенели, когда стакан сильней сжимал. По-горлышко всего испито и опрокинуто до дна, ни раз ненужное обмыто и что потеряно вчера. В компании людей различных и безымённых для своих , стараешься найти приличных, вот только вцепишься в чужих. Наутро не страшат побои, настырно совесть ковырнёт, что я потерянным кочую, что дочь отцом меня не ждёт. Забудутся шарады вскоре, где детский смех игривых струн, как куплен яркий и потешный с Арбата в солнце попрыгун. Надёжно сложен карандашный рисунок дочкин в портмоне, для места не совсем удачный, был раньше в рамке, на стене. С собой мне незачем поклажа, нет даже места для неё, да общая квартира наша, где всё чужое, не моё...
Крестообразная дорога, в ней перепутье двух аллей, я ...., постою ещё немного и вспомню разное на ней. Как мы мальчишками шальными блуждали с ночи до утра; встречались, расставались, пили и дрались с делом ( не всегда ...). Захват любви, переживанья в рассказах улиц фонарей, вдали знакомых очертанье, с вина по-детски веселей. Особняка' под конус в липах в 3 этажа, лепнина в цвет, балкончики в открытом стиле, постройка ооочень давних лет. Сменил он многих постояльцев, но редко кто переезжал, уютный, маленький домишка с годами души прибирал. Селить в него запрет оформлен, из прежних 20-ти квартир, всего лишь две и доживали, да сторож бывший - дед Тахир. И по-старинке, как и прежде, полуслепой и сильно пьян, как часовой, в плохой одежде, шёл в караул спитой' буян. Традиционно, в День Победы, когда народ с утра вставал, на 3-ем этаже по центру балкон всем двери отворял. А жил здесь ветеран особый, прошедший ни одну войну, весь фронт с победой, ранен дважды, где ногу потерял в бою. Ему спускаться сверху трудно, старался только молодым, ранения с годами взяли и стал ненужным и больным. Не покидал своей квартиры, а сторож - водки приносил, надолго пенсии не хватит, награды лучшие - пропил'. Родных и близких не отыщешь, а может, бросили его, под снос и дом, осталась малость, вот-вот начнётся торжество! Пораньше солнышко осветит, балкон распахнут, стул стоит и ветеран в парадной форме с гармошкой радостный сидит. Но в этот раз не видно блеска!, его медалей, орденов', на гимнастёрке много места с дырявых прорезей значков. Уже седые с ветром кудри сравнялись трепетно в тиши' и пробежались пальцы бойко знакомыми аккордами. Репертуар был всем известен, кто жил на улице давно, а многие взрослели с песен, запомнить даже суждено. Внизу зеваки собирались, в ладоши хлопали, под свист и дети радостно смеялись, как громко пел лихой танкист. И в полковых', солдатских песнях понятно было нам без слов, что выстрадал годами юный и кто на подвиги готов. Такой счастливый день наверно покроет весь ненастный год и ветерану непременно всплакнётся в носовой платок. Гармонь старалась фронтовая', скрипела, клавиши стуча', мелодии тех лет играла, свисая лямками с плеча. Салют вечерний бил по небу и залпы в искрах много раз, все счастливы в тот праздник были и пьяны'!, многие из нас...
Ошершавились стены чернея, штукатурка наглядно отторгала куски, вековая' постройка обрела перемены, этажи поутихли, задремав от тоски. Разрисованны стены символикой пошлой, а перила от лестниц пошли на костёр, сквозь разбитые стёкла темнело уныло, я взбирался наверх продолжая обзор. Особняк разрушался от время с годами, обезлюделись души заброшенных стен, унижаясь вандалами, или бомжами, от стыда даже сник и под крышей просел. Без труда я вошёл в ту квартиру героя, без дверей и полов', только стол и диван из которого грозно торчали пружины, одиноко валялись от пойла бутыли, сторож тут ночевал, по возможности пьян. Не осталось следа самого' ветерана, в куче старых газет, от бомжей' барахла, лишь обкусанный тапочек крысой с кож.зама , да по швам галифе, что в протезе была. Антресоли пустели в кругу тараканов, плесень банок застыла от кучности мух, а рябой помазок пересохший уныло стал свидетелем долгих страданий и мук. Свет от фонарика кухню приметил, ту, что лишилась всех труб, батарей и остального я там не заметил и осмотрел дымоход поскорей. Он неисправен с времён революций, прочно заложен в раствор кирпичом, без тайника он почти невозможен, в нём вековой, замечательный схрон! Руку поглубже пришлось и на ощупь мне запустить, не напрасен был труд!, вынул коробку обёрнутой тряпкой, спрятано так, что не все и найдут...
С тех пор прошло уже лет 30 и за плечами долгий путь, судьба была неблагосклонна и не пытался повернуть. Тайник мне стал обремененьем, а может даже закалил!, своим нутром, предназначеньем и другом!, однозначно был. Имел он силищу такую, что помогал порой без слов, надев одёжку вороную' толкать пружину был готов. Любые споры разрешались частенько правильным концом, обоймы быстро разряжались спеша заполниться сверхом'. Имел и познавал по-жизни, терял и много находил, он ждал меня с войны и верил, что я его освободил. Нашлась и для него работа, где без осечки точно шьёт, вот только может скажет кто-то, что он меня переживёт? Наверно!, спорить я не стану, а что осталось у меня???, нет ни детей, жены, нет дома!, они забыли про меня. Не вправе я судить за это, во многом может виноват, молчаньем без ответа эхо, терзало память без преград.
Гармонь размашисто играла, к перрону при'был эшелон, с победой нас Москва встречала, в цветах усыпан мой вагон...