Давно домой вернулись эшелоны…
Затерлась в памяти далекая беда,
Но вот убитых тридцать миллионов
Уже не возвратятся никогда…
Дед выжил в том побоище проклятом,
Хлебнув по полной жизни фронтовой.
С победой он вернулся в сорок пятом —
Контужен, ранен, главное — живой.
Про подвиги рассказывал он редко:
Не вспоминал прошедшую войну,
Хотя до старости стрелял с колена метко
И осторожно подходил к окну.
Ушли генсеки, замерла Россия,
Слегка поблек побед великих лак...
А после похорон пришел «мессия» —
Себя он представлял, наверно, так.
Кремль заняли совсем другие люди…
Мой дед, увидев, как страну сдают,
Сказал: «Не …ы, по ихнему не будет —
Я слышал, скоро наши подойдут».
Он как разведчик чувствовал опасность
В речах, что Бес с трибуны говорил
Про перестройку, плюрализм и гласность,
Но только слушал молча и курил.
Страна умылась горя полной чашей:
Исчез куда-то золотой запас,
Мой дед все ждал, что вот, вернутся наши,
И свято верил в тот великий час.
Бюджет тащили по углам укромным,
Потом хвалились, сколько кто украл…
А дед из пенсии своей, довольно скромной,
Себе на похороны тихо собирал.
С экрана вождь вещал о перестройке…
Дед говорил: «Не верьте, это ж Брут!
Пора бы возвратить уже нам «тройки»,
Дождемся наших — этим всем капут!»
И от ста граммов фронтовых растаяв,
Он с кем-то спорил, жестко глядя в ночь:
— У власти нынче дети полицаев,
И только наши смогут нам помочь.
По вечерам от новостей в газетах
Таблетки пил, чтоб боль унять в груди.
Твердил: «Прошли войну, пройдем и этих —
Должны же наши скоро подойти».
За Сталина был дед принципиально:
Он видел, как народ в стране нищал,
Но говорил, что будет все нормально:
— Не …ы, Серега, я же обещал!»
Когда вранье неслось с телеэкрана,
Бывал мой дед безжалостен и крут:
— Меня , — кричал, — хороните вы рано,
Придут родимые, увидите — придут.
Он знал всегда, что кто-то есть в засаде:
Его не бросят, и его найдут, —
Так было в Харькове, так было в Сталинграде:
— Держись, браток, и наши подойдут.
Ни разу дед ни в чем не усомнился
И ничего не требовал взамен,
Но сон один ему все чаще снился,
Что он в родной стране захвачен в плен.
Его уже и годы торопили,
А «наши» были юны и глупы —
Лишь на машины стикеры лепили,
Потом и вовсе сдулись до толпы.
Не выдержало сердце боли страшной…
Дед умирал и звал меня в бреду…
Все спрашивал: «Серега, где там наши?»
Я отвечал: «Идут они, идут!»
Наш мир, увы, не стал цветущим садом.
Давно нет деда — умер он от ран,
Не тех, что получил под Сталинградом —
От тех, что подарил телеэкран.
Нечасто прихожу теперь я к деду,
Хотя совсем не тяжек этот труд —
Боюсь сказать на День его Победы:
— Ты, дед, прости, но наши не придут…