Свет погасили, и тихо в избе.
Муза сидит у меня в изголовье,
И, вспоминая былое с любовью,
Я ей рассказываю о себе.
Стук среди ночи. Оставив кровать,
В сени спешу, отпирая задвижку,
И понимаю: теперь-то мне — крышка!
Вот угораздило дверь открывать!
Лезет баран и трясёт бородой,
Топчет стихи в моей новой тетрадке.
Я отгоняю его голой пяткой
И поливаю холодной водой.
Вслед за бараном другое зверьё
Хрюкает, лает, кудахчет нахально;
И, не желая быть сентиментальной,
«Прочь! — я кричу им, — жильё здесь моё!»
А посягают они на стихи,
Не оставляя в том тени сомненья;
Музу считают моим заблужденьем —
Сосредоточием всей чепухи.
«С Музой расстанься! — внушает зверьё, —
Делом займись, а тетрадки — в помойку!»
Сопротивляюсь я как-то нестойко,
И затупилось острот остриё.
Ночь продержаться да день простоять
Мне не суметь в ожиданье подмоги;
И вездесущие, как Бандар-логи,
Звери обшарят шкафы и кровать.
Музе кричат: «Прекрати болтовню!»
К стенке припёрли, направили вилы;
С ними бороться откуда взять силы? —
И малодушно я Музу гоню.
Смотрит с презреньем она на меня.
Вредный баран угрожает рогами.
Муза, неужто мы станем врагами,
Не пообщаемся больше и дня?!
…Тут я очнулась. Тетрадка лежит.
Новый сюжет в голове созревает.
Муза лекарство в стакан наливает.
Грудь заложило и в горле першит.
Как хорошо, что не видно зверья.
Бред отпустил, значит, нечисти — крышка.
Жарко. Я градусник ставлю под мышку.
Грипп. Тридцать девять. И счастлива я!
29–30.03.13