На ощупь: вязкая, липучая, сырая,
Как каолин, как белый жемчуг в веках.
Он глину мял, перетирал, лаская,
Распознавал, расплющивал – калека?
В ладонях истончал до новой кожи.
Отдав тепло и, получив ответно,
Пытался неизвестное стреножить,
И осязанием поймать понятье света.
Он нюхал глину, и слюною вязкой –
Живую плоть земли – спасал от жара
Пылающих ладоней. Прочно связывал
Своею влагой, терпким потом. Паром
Дыханье оседало – вдохновеньем –
На крохотных сосках и нежных бёдрах;
На волосах, как будто дуновеньем,
Наброшенным на плечи… Тишь и вёдро
В душе стояли. Кончики зудели
У зрячих пальцев, словно без суставов.
И он творец, укачивал изделие,
Мурлыкал, словно мать, тянул октавы.
Чужие и свои слова кипели,
Ложась глазурью на набросок тела.
Все линии тянули жилы, пели,
И лишь лицо немыслимым пробелом
Не откликалось на призывность жеста,
Не знавшего о красоте. Жизнь – кара?
Как будто он работал с жидким тестом:
Оно рвалось, пузырилось опарой,
Текло, не увенчав лебяжьи плечи…
И плакали, бессильно раз за разом,
Жемчужинами восковые свечи –
Два не зажженных миру белых глаза!
На одной художественной выставке купила работу слепого ребёнка. Она полностью повторяла фарфоровую фигурку обнажённой девушки, живущей у нас с незапамятных времён. И только лицо не получилось-совсем. Меня потрясло, как на ощупь можно сотворить такое!