Когда руки в ожогах, отчаянней чувствуешь, что живой.
Мне бы домой, ах, лучше бы, верно, домой,
но дом далеко-далеко-далеко, и, когда
все троллейбусы разорвали сцепления-провода
и стоят, как и я, у дороги,
живые, злые,
потерявшие сцепку с жизнью,
картину жизни,
вот тогда исчезают все заграницы и все отчизны.
А дом - там, где ты.
И, наверно, я.
Почему, для того чтобы чувствовать, надо резать,
ржавым консервным ножом вспарывать выгнутые запястья?
В крови какой-то больной придурок
высчитал ключ от счастья,
основу счастья.
Только как взять его в обожженные, липкие руки?
Выходит, не лечит время, не лечат звуки
слов, размазанных по страницам,
а только консервный нож, да?
В глазах плещется молчаливо небо,
течет сквозь сомкнутые ресницы,
как время течет сквозь пальцы.
И в нем
красная-красная,
такая большая,
такая счастливая,
звезда.
Но зрение минус двадцать.