1. Узбекский плов
2. Танковый погост
3. Салям алейкум, Коканд
4. Неожиданная проблема
5. Утренний визит
6. Песня из кинофильма
7. Мамин локоток
8. «Военная азбука»
9. Я научился читать
10. Землетрясение
Узбекский плов
Откуда я беру свои стихи?
Вот за окном в листве гнездо воронье,
укрытое от хищников лихих,
не видное для взоров посторонних.
За ним давно я тихо наблюдал.
Но вот и время в августе пришло.
И я уже нетерпеливо ждал,
когда же птенчик встанет на крыло.
Я слышу, как «беседует» мамаша
с супругом серым о своем птенце.
А он в ответ крылом усталым машет
с нехваткой черных перьев на конце…
Им сверху видно, как метлой казенной
пылищу поднимая до небес,
узбек Ахмет, батыр неугомонный,
лишает сна весь наш второй подъезд
Мы с ним недавно встретились в подвале,
в соседнем доме. Он его снимал
с женой… Они меня сердечно приглашали
на плов узбекский… Я не отказал…
Не смог я отказать призыву сердца,
тепло которого запомнил с детских лет.
Никто ведь не откажется погреться,
ступив на воспоминаний теплых след.
Под сводом полутемного подвала
со стенами под панцирем ковров
меня чета узбеков угощала.
И главным был на достархане… плов.
Узбекский плов! О, ты достоин гимна,
в котором пышет яростный восторг.
В тебе слились волшебно и незримо
и жаркий Юг, и сказочный Восток!
Я помню это сверхгостеприимство,
наполненное супердобротой.
Оно не знало зла и лихоимства,
не отступало перед беднотой.
Вернее, бедностью тех лет послевоенных,
которая накрыла всю страну,
но не убила в людях сокровенных
цветов души, поистине бесценных.
И все-таки имеющих цену.
Цена была тяжелая не в меру.
Война оставила глубокие следы.
В семье узбека… друга… офицера
нет ничего, ну кроме лишь воды.
Ее в арыке под айвой хватает.
Ты хочешь пить? И тут же наливают.
Своих детей здесь было восемь пяток.
Добавил к ним чужих двойной десяток,
избавив от блокадной их беды.
Да, без детей узбеку никуды!
Чтоб нас принять на уровне… достойно,
вся махалля все, что могла спокойно
к Саиду-офицеру принесла.
Не достархан, а скатерть-самобранка
перед гостями наяву была.
Мы вылезли потом из-за стола,
как будто выползали из-под танка.
У нас троих не доставало слов –
так были благодарны мы Саиду.
Я вспоминаю тот узбекский плов
в гостях, где гостю рады лишь для виду.
Признаюсь, я совсем не удивился,
когда Ахмет передо мной открылся,
сказав, что знал и он мою семью.
Гостеприимную историю сию
услышал он от офицера деда.
- Народ война сплотила и Победа.
Два офицера, русский и узбек,
в Коканде встретились - два фронтовика.
Мы не могли семейство кунака
не встретить, чтоб запомнили навек.
Гостеприимство - это наше кредо…
Потом из ниоткуда желтый чайник,
большой пузатый, на столе возник.
А в памяти моей буквально в тот же миг
сюжет возник. И вовсе не случайно.
Лихих военных лет звонок печальный.
тех лет, где я еще детеныш, не старик…
Танковый погост
Откуда я беру свои стихи?
Сказать конкретно мне довольно сложно.
В них листьев блажь зеленая ольхи,
которую в окно увидеть можно.
В окно я вижу круглое гнездо.
Оно пустое. Значит, вороненок
встал на крыло. Но мне не повезло -
не видел, как он вылез из пеленок...
Я видел детство. Грай вороньих стай.
Сентябрь. Наш поезд по Турксибу мчится.
В окне плывет степной унылый край.
Нас ждет Ташкент - узбекская столица.
Там на вокзале встретит нас отец,
и мы в Коканд прибудем наконец.
А там нас ждет уже военкомат,
в котором дослужить он будет рад,
долечивая фронтовые раны -
война права качает ветерану…
Ну а пока наш путь - сквозь Казахстан.
Сплошная степь. Одни горизонтали.
Целинные безлесные места.
Глаза смотреть на это уставали.
Но вдруг… себе поверить я не мог…
я никогда не видел столько танков.
Вернее, неподвижных их останков,
застывших на обочинах дорог.
Но здесь в степи боев ведь не бывало.
Бои все шли за Волгой, на Дону.
Под Сталинградом, Курском их немало
сырьем «обогатило» всю страну.
На этом тихом танковом погосте
покоились и «звезды», и «кресты».
«Кресты» - для тех, кто шел незваным в гости.
А «звезды» - тем, кто к нам их не пустил…
Салям алейкум, Коканд
Откуда я беру свои стихи?
Мне словно кто-то шепчет их с похмелья.
Или как будто воробей из-под стрехи
шуршит, гнездо готовя к новоселью...
Отец в Ташкенте ночью нас встречал.
Мы тут же в электричку заскочили.
Коканд… Коканд… Наш солнечный причал
в долине Ферганы. Два года мы там жили.
Фронтовику приказ - хоть год, но дослужить!
Коканд. Военкомат. Начальник третьей части.
И нам втроем настало время жить,
под знойным солнцем строя свое счастье…
Военкомат - кирпичный ханский дом -
краснеет огороженным квадратом.
Его ворот узорчатый проем -
под взором часового с автоматом.
Я каждый раз, идя мимо него,
невольно тоже в струнку выпрямляюсь
и в меру пониманья своего
в ответ его приветствовать стараюсь.
Он стал меня как друга привечать,
свой автомат потрогать разрешая.
И как приятно было мне узнать,
что он земляк мой, родом он с Алтая.
Мы, ребятня послевоенных лет,
друзьями становились с первой встречи.
Что из Коканда дворник наш Ахмет,
узнал я ненароком в этот вечер.
- Наш дом саманный был наискосок
от вас - от дома горвоенкомата.
Мой дед с отцом твоим на волосок
от смерти были много раз в солдатах.
И твой отец про деда не забыл.
Ведь он, пока вы рядом с нами жили,
продукты, как кунак, нам приносил.
И мы про это, знаешь, не забыли.
А знаешь, сколько дед имел детей?
Аллах хвалиться не велит. Скажу, ну ладно:
Он к четверым своим прибавил без затей
десятерых «шкилетиков» блокадных.
Мой дед с твоим отцом кормили их.
И эти дети стали нам родными.
Сегодня с высоты годков моих
я помню… помню каждого их имя.
- Постой, Ахмет, ну что ты говоришь?
Они же не одно с тобою племя.
Ты на два поколенья отстоишь.
Тебя в проекте не было в то время!
- О аксакал! Снега твоих волос
мне разум-то еще не перекрыли.
Не раз встречаться с ними мне пришлось -
они в Коканд дорогу не забыли.
О время, как же быстро ты прошло.
Как много вобрала пространства чаша.
Сегодня с вороненком на крыло
я вновь встаю, припомнив детство наше.
Ты видишь - я уже и аксакал.
По-тюркски значит - я белобородый.
О память, как вернуть те годы,
когда мне мир приоткрываться стал…
Неожиданная проблема
Откуда я беру свои стихи?
Они итог игры воображенья.
Они как свежий ключ в камнях сухих.
Попробуй запретить ему движенье!
Вот так и память слабеньким ключом
пробьет в твоем сознании дорожку.
И в детство открывается окошко,
когда нам все бывало нипочем...
Я всем гостям, знакомым и не очень,
ну в общем всем, кому душой я рад,
показываю как бы между прочим
тот старый снимок, словно экспонат.
Я видел - мама плачет почему-то.
Никто из взрослых выходным не рад.
Отец мой, не теряя ни минуты,
мать чмокнул и бегом в военкомат.
Тогда мне было годик и полгода.
Всего-то! Но в конце войны,
когда орденоносную пехоту
встречали жены, радости полны,
я был уже почти что пятилетний,
худющий, прыткий маменькин сынок.
Подумай сам, читатель, и ответь мне:
стать «конкурентом» мне отец не мог?
Ведь я привык к тому, что каждый вечер
мне перед сном, на самый на чуток,
она в ладошку мне свой локоток
сует привычно, обнимая крепче.
И сказочку на ушко шепчет мне.
Ее дослушиваю я уже во сне.
Ну, а в Коканде этого не стало.
Я оказался мамочкой забыт.
Она меня укроет одеялом,
погладит, чмокнет. Все. Ребенок спит.
А я не спал. И было не до сна мне.
А где же сказка?! Где же локоток?!
Их шепот жаркий бил мне в уши камнем,
а мамин смех стучал как молоток.
Я понимал, что папа - это папа.
Я понимал, что трое нас - семья.
Но воспринять не мог спокойно я,
когда не я на мать накладываю лапу.
Бессонницею стал страдать мальчишка.
Ну разве он по-детски ведать мог,
что о любви соскучились все слишком,
что за родителей возрадовался Бог.
Прости меня, читатель мой любимый,
но после той разлучницы-войны
возврат отцов, живых и невредимых,
для сыновей и дочерей родимых
проблемой стал большой величины…
Утренний визит
Откуда я беру свои стихи?
Откуда-то берутся, без сомненья.
Причем, диктуют сами настроенье,
как терпкие бодрящие духи.
И погружаясь в эту атмосферу,
я берегу всплывающий мотив,
его каскадом слов обогатив,
конечно, чувств и мыслей моих в меру.
В стихах моих, прошу у вас вниманья,
вам не найти пустых высоких слов.
Пусть претворятся ваши пожеланья.
Об этом всех святых просить готов.
Себе же попрошу я без стесненья:
пускай в душе пылают вновь и вновь
лишь три свечи - созвездье вдохновенья…
мои Надежда, Вера и Любовь!
Однажды утром, пока еще все спали,
я встал, оделся, выскользнул за дверь.
Мои глаза кого-то очень ждали.
И мозг мой знал, что делать мне теперь.
Военкоматский дом был двухэтажный.
В нем кабинетов было… ну не счесть.
Но я узнал, который самый важный.
И вот к нему я должен был пролезть.
Я по ковру пустынным коридором
добрался к двери, очень нужной мне.
Мой тихий стук казался перебором
в густеющей, как туча, тишине.
- Войдите! - слышу голос военкома.
Полковник был по дому наш сосед,
с моим отцом по фронту был знакомый.
Соседей лучше не было и нет.
Увидев у дверей меня, мальчишку,
поднялся сразу, подошел ко мне.
- Ну, ты даешь! Поднялся рано слишком.
Ты посмотри - ведь темнота в окне.
Тут у меня скопилися делишки,
часа за два их разгребу вполне.
Ну, пять минут, я думаю, нам хватит.
Что у тебя серьезного стряслось?
У мамы как там со здоровьем, кстати?
С давленьем все нормально обошлось?
Его спокойный голос басовитый,
его приятный дружественный взгляд
меня настроили на разговор открытый -
как меж собой мужчины говорят.
Я рассказал полковнику подробно,
почувствовав симпатию его,
о том, что жить мне стало неудобно
и трудно, сам не знаю отчего.
Наверно, потому что папа с мамой
совсем ночами перестали спать.
Хихикают, шушукаются в самый
момент, когда пора мне засыпать.
Скажите, разве офицер военный
у сына может маму отбирать?
Пускай и петь умеет он отменно
и на баяне здорово играть…
Я сообщил спокойно, деловито
про сказки мамы и про локоток.
Смотрел я на полковника открыто,
как на старшого младшенький браток.
Полковник был серьезен до предела.
Вот только покраснел он, словно рак.
И слушал меня как-то обалдело.
А выслушав, промолвил тихо: - Так.
Спасибо, что доверился мне, Слава.
Проблему ты серьезную поднял.
Я обещаю - на отца управу
найду. Увидишь, не пройдет и дня…
Песня из кинофильма
(«Темная ночь»)
Откуда я беру свои стихи?
Если честно, точно я не знаю.
Бывает, их во сне запоминаю
как модный интересный новый хит…
Я вспомнил песню в фильме «Два бойца».
Его мы в горсаду сто раз смотрели.
А на сто первый мы с Бернесом пели.
И петь готовы были без конца.
Мы эту песню пели темной ночью
семейным трио по пути домой.
Отца и маму эта песня очень
сближала прошлым, связанным с войной.
Да, вот такими темными ночами
под пенье пуль в такой же тишине,
как в этой песне, теми же словами
о сыне думал он и о жене.
О маме, значит. Ну и обо мне.
Комбат так отдыхал между боями.
А маме вспоминался снова Томск.
Медпункт в бараке длинном заводском.
И немец с сахаром, исчезнувший потом.
И медсестра медпункта тетя Лиза.
И конюх Степа, верный ей супруг.
Их хлеб и молоко как бы сюрпризом
в моем меню оказывались вдруг.
Чета Галибиных… Я знаю - у отца
любовь к ним сохранилась до конца.
Да, к ним, не бросившим его семью.
Семью ушедшего на фронт бойца.
Чужих любил. Но не родню свою.
Галибины ему всегда роднее были.
За эту верность и они его любили.
И я с ним был, конечно, солидарен -
за хлеб и молоко их благодарен.
Уже полвека как они ушли.
Но мы с отцом забыть их не могли.
Студентом я в гостях у них бывал,
когда я в Томск на лето приезжал.
Я был согрет их добротой сердечной.
Как Солнце теплой. И такой же вечной.
Был крепкий чай. Клубничное варенье.
И связанное с прошлым настроенье.
Я чувствовал - за этих старичков
всю жизнь свою без слов отдать готов…
Читатель, я давно уже седой.
Вся жизнь моя испытана бедой.
В нее была низвергнута страна.
У той беды название - война.
Ей нынче ровно семь десятков лет.
Я вспоминаю песни той куплет,
которую мы пели всей семьей
в Коканде ночью по пути домой.
И наше трио слушала Луна.
И ночь была как в песне той темна.
И пенье пуль звучало за спиной
моей семьи, обжегшейся войной…
Мамин локоток
Откуда я беру свои стихи?
Из слов простых. Как, по Бажова сказу,
невзрачный горный камень малахит
преображается в прекраснейшую вазу.
Я с детства чудной вязью слов
обычных восхищался. Как Данило-мастер
заворожен и все отдать готов
был ради «малахитной» своей страсти...
Уже захлопнув дверь военкомата,
я вздрогнул так, как будто грянул гром.
Там хохотом… ну как из автомата
«отстреливался» бедный военком.
Ну, а на завтра, как бы между прочим,
спросила мама, мне скормив обед:
- Ты говорил, что прогуляться хочешь
в горсад. Сегодня там мультфильмов нет?
Вот тебе деньги. Нынче ты богатый.
Базар, если захочешь, посети.
Тебе всегда же было интересно
ходить туда со мною в день воскресный.
А кстати, где японские солдаты
кладут сейчас трамвайные пути?
Ведь ты же с ними, помню, подружился.
И даже офицер к тебе привык.
Ты же хотел, чтоб ваш контакт продлился.
И даже изучаешь их язык.
Ну вот и продолжай благое дело.
Ведь ты детишек им напоминаешь,
о доме чаще думать заставляешь.
Я похвалить тебя давно хотела.
Ну думай сам. И поступай, как знаешь...
Да, как сейчас я вижу тех японцев.
Их офицер в мундире желтоватом
перчаткой хлещет по щекам солдата,
размахивая саблей странноватой.
Пришелец из страны, в которой солнце
убито было атомным закатом.
Я помню грусть японских тихих песен,
журавликов бумажных белый цвет.
Я чувствовал, как мир вокруг чудесен,
но осознал спустя десятки лет…
Короче, признаюсь тебе, читатель -
отныне я, закончив свой обед,
своих карманных денег обладатель,
мог изучать Коканд и белый свет.
А вечером, довольный и уставший,
ложась ко сну, своих не чуя ног,
держал в ладошке за войну мне ставший
необходимым мамин локоток…
«Военная азбука»
Откуда я беру свои стихи?
Особо мне не нужно напрягаться.
Как борозды на поле от сохи -
они в душе умеют прорезаться.
Все реже я включаю телеящик,
вхожу в него лишь ради новостей.
Добра в них мало, зло все злей и злей.
Вот я и вырубаю его чаще.
Однако день без утренних газет
как старый репортер не начинаю.
Мне открывался грамотности свет
с «Военной азбуки». Я снова вспоминаю…
Любовью к книгам я обязан маме.
В библиотеках стали мы свои.
Отца с его военными делами
нам заменило чтенье на двоих.
Бывало так - мне мама вслух читала
Толстого, Лермонтова, Пушкина и Фета.
А я сидел, прикрыв глаза от света,
И слушал. И душа моя витала…
Но вот однажды к нам в «избу-читальню»
отец пришел пораньше на обед.
Принявши вид, что нет его печальней,
дожевывая мамин винегрет,
он мне шепнул: - Послушай, Буратино!
Я вижу, что ты книги обожаешь.
Мне жаль тебя - печальная картина.
Ты что, их лишь на слух воспринимаешь?
А в школу тоже с мамочкой пойдешь?
Тебя ребята сразу же осудят.
Тебе и самому же стыдно будет
за то, что в класс неграмотным войдешь.
Так вот, как командир задачу ставлю.
Три дня на размышления даю.
Тебе я «Азбуку военную» оставлю.
Проверю выполнение в строю.
Вы с мамой встанете по стойке «смирно».
Тебе дам текст - придется зачитать.
У дома территория обширна.
Не стоит про соседей забывать…
И он ушел, сменив печаль на юмор
в своих глазах и в уголочках губ.
А я, тебе признаюсь, чуть не умер,
поспешно доедая мамин суп…
Я научился читать
Откуда я беру свои стихи?
Я открываю памяти просторы.
Раскидывая насыпи трухи,
я расчищаю в детство коридоры.
О память! Словно Ариадны нить,
меня ведешь сквозь множество преград.
Ну как мне без тебя соединить
и гул тайги, и южных гор парад?
И что вы думаете? Дни стрелой летели.
Я продырявил «Азбуку» до дыр.
Но буковки упрямо не хотели
в словах представить мне военный мир.
На третий день после бессонной ночи,
когда и завтрак в горле застревал,
заметил я, что из отдельных точек
мой глаз словечко вдруг образовал.
Я не поверил, снова присмотрелся.
Под буквой А рисунок - «автомат».
Под буквой Б мне «броневик» виднелся.
Но не рисункам - я словам был рад!
Под буквой В я прочитал «винтовка».
Под буквой Г - «граната» прочитал.
Мужчине вроде хвастаться неловко,
но я тут хвастунишкой чуть не стал!
- Мамулечка, ведь я теперь не слушать
стану книги - я буду их читать!
И утруждать тебя не стану. Лучше
к себе начну я книги приручать…
А вечером, волнуясь, даже слишком,
мы с мамой всем соседям у крыльца
прочли «Приказ о грамотном мальчишке»,
полученный от моего отца…
Сегодня в городской своей квартире,
в которой полок с книгами не счесть,
я счастлив видеть: в этом сложном мире
есть и Любовь, и Книги тоже есть!
Землетрясение
Откуда я беру свои стихи?
Их мне несут ветра моих скитаний,
с души срывают пласт пустых признаний,
слетающий потоком шелухи.
Вновь под ногами гул толчков глухих.
Вновь слышу треск качающихся зданий.
Землетрясение… Экран из белой ткани
в клочки разорван натиском стихий.
Жизнь разнесло на мелкие штрихи
из впечатлений и воспоминаний.
Но как же крепко держит память детства
все, что составит лет моих наследство.
Пока я жив - мне это не забыть,
поэтому поэме моей быть.
Я вижу здесь надежный показатель.
И это ты, любимый мой читатель.
Ты одарил меня своим вниманьем -
с тобой делюсь своим воспоминаньем.
Мечтаю я о том, чтоб мое слово
легло мазком на полотно Брюллова.
Его шедевр «Последний день Помпеи»
к той ночи отношение имеет.
Ту ночь в Коканде вспоминаю снова.
Ферганской долиной шагает весна,
Коканд как крылом накрывает она.
И город затих, погрузившийся в сон.
В маршрутах веков пробирается он.
Что снится ему в эту темную ночь?
Мне Клио и здесь захотела помочь.
- Ты знаешь, по-моему, нынче в обед
он вправе отметить две тысячи лет.
Да-да, ты не смейся, ведь я не шучу.
Давай на верблюде тебя прокачу.
Подай свою руку, садись за спиной.
Мы шелк из Китая везем под луной.
Днем знойное солнце сожжет караван,
поэтому днем разбиваем мы стан
и дремлем под сенью походных шатров.
Ты ночью брести по барханам готов?
Гордись, ты открыл для Европы - Восток.
Да, шелковый путь и велик, и далек.
Опасностей цифра на нем велика,
но жаждет Европа одеться в шелка!
В Коканде привал. Из Европы купцы
спеша разбирают себе образцы.
Шелк оптом берут. За ценой не стоят.
В Европе их прибыль взлетит во сто крат.
Сказав про Великий, про Шелковый путь,
смотри, про Коканд помянуть не забудь.
Прекраснее места он выбрать не мог -
в Ферганской долине сошлись сто дорог…
И Клио, увлекшись, рассказ повела
о том, как в Коканде сложились дела.
Родился Коканд на восходе веков
из кучки саманных простых кишлаков
в низовьях речушки с названием Сох.
Сады и поля здесь спланировал Бог.
По-русски он Бог, а по-тюркски Аллах.
Себя он не сдерживал в добрых делах,
но с тряской земной он прокол допустил.
Я эту ошибку ему не простил.
Всю жизнь я живу, за людей беспокоясь,
узнав, что под ними - сейсмический пояс.
Ташкент. Ашхабад. Бухара. Андижан.
Коканд. Ведь под ними в земле ураган.
Я помню, хоть дожил до белых волос,
тот ужас, что в детстве познать довелось.
Но экскурс в историю я продолжаю.
Я Клио, по правде сказать, уважаю…
Вот от Бухары отошла Фергана.
Столицей Коканд объявила она.
«Приятный», «прелестный» - такие слова
про древний Коканд разносила молва.
Как Феникс из пламени он восставал.
Чингиз и Тимур… после них лишь развал.
И местные ханы, дорвавшись до власти,
вели себя хуже подземной напасти.
Но лишь при Норбуте (был хан и такой)
Коканд наконец обретает покой.
Норбута соседей пресек хулиганство,
расширив границы Кокандского ханства.
Дворец-цитадель - по узбекски урда -
здесь хан Худояр возводил навсегда.
Конечно, не сам, а руками умельцев.
Но их мы не помним - мы помним владельцев.
Читатель, ведь мне довелось осмотреть
и этот прекрасный дворец, и мечеть,
в которой по пятницам магометане
приносят молитву… как все мусульмане.
Бродил по Коканду я, мир познавая,
красоты Востока душой принимая.
А вечером, в койке, не чувствуя ног,
я мамин, в ладошке, сжимал локоток.
О, древний Коканд, я влюблен в тебя с детства.
Богатство и бедность - простое соседство.
Саманные сакли, дувалы, арыки.
Базара восточного звонкие крики.
Пурга ароматов. Самум впечатлений
от дынь, шашлыков, винограда, солений,
урюка, джюды, ишаков и верблюдов.
От пчел и от мух, что летают повсюду,
халатов цветных на плечах аксакалов,
фигур в парандже, здесь которых немало,
проворных, в грязи и лохмотьях, мальчишек.
Их после войны здесь был явный излишек.
Я помню отца опечаленный взгляд,
когда он глядел на голодных ребят.
Не знал я тогда, а узнал лишь потом,
что этих сирот уже ждал детский дом.
Мне жаль было брошенных этих детей.
Я маме с отцом предложил без затей:
- Родители, как бы нам с духом собраться?
Из этих грязнуль подберите мне братца
или сестренку. Отмоем, откормим.
Я буду любить их. И будет все в норме…
Тут предки мои друг на друга взглянули
и тут же с базара домой повернули.
А дома был трудный потом разговор.
Да, трудный. Я помню его до сих пор.
Отец говорил. Да и мать не молчала.
Сейчас понимаю… Душа их кричала.
Итог разговора был необходим
как мне, так и им - "Мы сестренку родим!"
Не знаю, случайно ли выпала карта -
сестренку 8-го родили мне Марта.
Но, правда, всего лишь два года прошло,
прежде чем стукнуло это число.
Читатель, признаюсь тебе без кокетства:
сестра мне порядком испортила детство.
Повсюду за мной, словно хвостик, моталась.
Порой и подраться мне не удавалось.
Она с кулачонками шла на "врагов",
пугая ребят из других округов.
Короче, родители слово сдержали,
когда мое детство сестрой "нагружали".
Нам волосы с ней побелил суховей.
Поднять довелось ей троих сыновей.
На встречу с ней в Томск тороплюсь я всегда.
С сестрой меня не разлучили года.
Два "землетрясения" мы пережили,
когда мы родителей с ней хоронили.
Ведь ради нее мы Коканд покидали
все тем же Турксибом, каким приезжали.
И как-то так вышло, но землетрясенье
мы не вспоминали... ну ни на мгновенье.
Вновь поезд нас вез по степям Казахстана,
бескрайним, безлюдным в глазах мальчугана.
И только однажды мой взор оживился,
где танков погост мне когда-то открылся.
Там стаи вороньи все так же метались.
Все так же вороны друг с дружкой ругались.
От кладбища танков осталась лишь тайна.
Наверно, металл их пошел на комбайны.
Про март не случайно я здесь вспоминаю.
Ведь в марте Коканд затрясло… намекаю.
Весна началась. Март приносит тепло.
Хоть снега и не было, все потекло.
Зимой раза два здесь снежок выпадал.
И южный Коканд от восторга рыдал...
В ту ночь очень долго не мог я уснуть.
Хотелось мне воздуха глубже вдохнуть.
Вновь гипертонический приступ у мамы -
паук ей свалился на голову прямо.
А военкому на службе погон
чуть не проткнул в темноте скорпион.
Отец незаметно от мамы кряхтел -
что раны болят, говорить не хотел.
За стенкой никак не стихал ребятенок.
То вскрикнет, то пискнет, как будто цыпленок.
Лошадки на конном дворе взбунтовались.
Коровы доиться и пить отказались.
Сороки и голуби громко галдели -
как будто сказать нам о чем-то хотели.
А крысы и змеи бурлящей рекой
шоссе перекрыли преградой такой.
И вдруг все затихло, как перед грозой.
Мне глаз и сейчас прошибает слезой.
Два года спустя, то есть в 48-ом,
Застыл Ашхабад в ожиданье таком.
И в эти часы два седых аксакала
возникли в горкоме - не много, не мало.
Их принял, как водится, сам секретарь.
Он встретил их так, словно подданных царь.
- Я слушаю вас… - важно проговорил.
Ответ аксакалов его удивил.
- Прости нас, начальник, что мы отрываем
от дел тебя важных... Мы все понимаем.
Но мы к тебе с делом сверхважного рода.
Народу бедой угрожает природа.
Аллах посылает нам предупрежденье,
чтоб люди готовились к землетрясенью.
По радио нужно бы им объявить,
что надо на улицы всем выходить.
Кому от стихии захочется сгинуть?!
Поэтому лучше бы город покинуть.
Беда приключится, мы думаем, ночью.
Народ тебе верит. И мы, между прочим.
Аллах видит все... Аксакалам поверь.
Открой же к спасению города дверь.
А мы возвратимся к себе в кишлаки.
Без дела сидеть нам сейчас не с руки.
- Откуда вы знаете все, старики?
- А норы покинули все пауки.
И все скорпионы. И все червяки.
И змеи, и ящерки. Даже сверчки.
И даже кроты выползают из нор.
Да, вот еще - шелест доносится с гор.
Туркмены давно хорошо это знают -
так горы нам, людям, беду предвещают…
- Спасибо, учту ваши все наблюденья.
Мы городу скажем про землетрясенье…
Но дверь за гостями еще не закрылась,
а все, что сказали они, позабылось.
Напрасным был их судьбоносный визит.
Тупость властей через годы сквозит.
В жертву ей был Ашхабад принесен.
Лишь третий из троицы каждой спасен.
Взрослые не успевали проснуться.
Детишки от сна не успели очнуться.
Первым толчком был удар в 9 баллов -
и спящего города как не бывало.
Пошли чередой за толчками толчки.
И кто был умней? Секретарь? Старики!
Груды развалин рядами… рядами…
Солдатики их разбирали руками.
Машины, конечно, потом подошли.
Но поздно... в живых никого не нашли.
Город накрыла плитой тишина.
О смерти его не узнала страна.
Лишь годы спустя разошелся туман.
Прочел я Карелина классный роман.
«Классный» в том смысле, что кровью написан.
Изданы сборники горестных писем.
И для меня это - горький сюжет.
Города смерть превратили в секрет.
Кому это нужно? Не людям - я знаю!
Секретность такую и я отметаю.
Но знаю - в народе растет настроение
устроить чиновникам землетрясение.
Пусть воля народа им будет слышна.
Нуждается в правде родная страна.
Секреты нужны тем, кто людям не верит.
Ну Бог им за все полным весом отмерит.
Я предкам своим отбиваю поклоны.
Сибирские гены на правде мешёны.
Жил правдой до смертного часа мой дед.
Помог он нащупать мне правильный след…
Коканд тоже спал, чтобы ночью проснуться.
Ему предстояло в реальность вернуться.
Да, хватит гулять по столетьям - пора
и встряхнуться. Быстрей со двора!
Подальше от стен, на открытое место.
Стихия сильна, но и мы не из теста.
Я с первым толчком открываю глазенки.
Родители, где вы? Сплошные потемки.
Отец матюгнулся впервые при мне.
Стекло от толчков вылетает в окне.
- Славка, на улицу! Анна, за мной!
Простыни всем захвати по одной.
Хоть ночь на дворе, нагишом неудобно.
В простынках мы римлянам будем подобны.
На кладбище нам рановато спешить.
Мы эту трясучку должны пережить.
Все будет нормально… Быстрее, быстрей…
Мы вырвались пулей на двор из дверей.
И вот мы в толпе полуголых соседей.
В ночи все похожи на сонных медведей.
Все в шоке, но нет ни психоза, ни крика.
- Наряд к арсеналу! Фонарь захвати-ка.
Вспомнил отец фронтовую привычку.
Между толчками провел перекличку.
Солдатиков быстро развел по постам.
Женщин с детьми рассадил по местам.
Все офицеры ему подчинялись.
Приказы безропотно все выполнялись.
Все успокоились и подтянулись,
как будто военные будни вернулись.
Военкомат стал похожим на крепость.
А эти толчки… они просто нелепость.
Людей перестала страшить темнота.
Уже не боялись они ни черта.
Все были уверены - живы мы будем.
Отец между делом внушил это людям.
Маме на ушко о чем-то шепнул
и в темноту незаметно шагнул.
Вот этот отцовский нежданный побег
на днях объяснил мне наш дворник-узбек.
- Ты знаешь, у нас был домишко приличный.
Из глины с соломой, ну антисейсмичный!
Папаша твой вместе с бабаем Саидом
его обвязали канатом солидным.
Канат не канат, но уж кабель-то точно
сплетенный из жил металлических прочных.
Они им домишко под крышей скрепили
и там, где фундамент, связать не забыли.
Отец твой нам в этом тогда помогал.
Он кабель для нас этот приберегал.
И в том, что мы живы остались в ту ночь,
отец твой всем нам постарался помочь.
Домишко наш выдержал первый толчок.
Лишь плоская крыша прогнулась чуток.
Мы в жаркие ночи всем детским кагалом
на ней кувыркались и спали навалом.
А ночью той в марте сопели в домишке
в четырнадцать носиков наши мальчишки.
Как только наш дом от толчков зашатался,
их дедушка всех разбудить постарался.
Без паники выйти во двор приказал.
- Аллах не оставит нас, - тихо сказал.
И бабушка молча прижалась к нему,
смотря боязливо в дрожащую тьму.
- Ну, как тут без нас вы живете, узбеки?!
Трясет? И нас тоже… Мы все человеки…
Я в военкомате порядок навел
и к вам молодых офицеров привел.
Возьмите одежду. Еды прихватите.
Воды не забудьте. И к нам приходите.
Идите спокойно и знайте - вас ждут.
А вот оставаться опасно вам тут…
Отец мой отправил всех в военкомат,
а сам свой район был обследовать рад.
Таких глинобитных домов здесь десятки.
Домов-то уж нет… громоздились остатки.
Люди на улицах жались понуро.
Военных с расспросами встретили хмуро.
Кирпичной же кладки дома сохранились.
Потрескались стены, но не покосились.
Аллах сохранил цитадель, медресе.
А вот минареты обрушились все.
Вот так из-за тряски такой хулиганской
они не сыграли роль башни пизанской.
- Ты знаешь, - сказал мне, подумав, Ахмет. -
Папаша твой нам сохранил белый свет.
Когда ребятня утром к дому пришла,
не дом, а развалины дома нашла.
Но власть и военные нам помогли.
С их помощью вновь мы жилье возвели.
И дед мой был горд возрожденным жильем.
И я им горжусь - ведь родился я в нем...
Я слушал и верил Ахмета словам,
как верил своим и ушам, и глазам.
Я видел и слышал - в Коканде нигде
никто одинок не остался в беде.
Да, быстро отстроился город-оазис.
Заводов и фабрик расширился базис.
А в кинотеатрах и парках Коканда
при мне уже дули в трубу музыканты.
Отстроен Коканд. Возродился Ташкент,
ужасных толчков переживший момент.
Спитак помогала спасать вся страна.
Себя же спасти не сумела она.
В народе давно уже вызрело мненье:
А было ли нужно нам «землетрясенье»,
которым по пьяни... бездумно и бойко…
Союз разнесла беловежская «тройка»?!
Читатель, прости, нам пора расставаться.
Земные толчки еще будут случаться
(ведь я говорил про ошибку Аллаха),
но люди сумеют встречать их без страха.
как было в Коканде, как было в Ташкенте.
Вот я и прощаюсь на этом моменте.