Геннадий ЛАЧИН
РАДУГА ЖИЗНИ
Сборник стихотворений
г. Бологое , 2008 г.
ОБ АВТОРЕ И ЕГО КНИГЕ
Среди многообразия печатной продукции сегодня так редко встретишь Книгу, которая становится бальзамом для израненной «чернухой» и разъеденной «гламуром» души. И вдруг наткнувшись на такой подарок, вдруг вспоминаешь, что есть она у тебя, эта душа – где-то здесь, в груди синеньким теплым огоньком распускается.
Такая Книга сейчас перед вами. И в ней душа автора – очень доброго человека с очень грустными глазами – Геннадия Семеновича Лачина.
Девочки!
Полюбите мальчика!
Только искренне, как умеете.
Девочки,
полюбите Лачина,
ведь поэт он. Не пожалеете!
Ну, как же не полюбить после этого! Ведь человека любят, когда он любит. А Геннадий Семенович умеет любить – и Родину свою, Россию:
... О, Россия моя! Целовал я тебя
Прикоснувшись к травинке губами.
и малую свою Родину – Бологое:
В России чудных городков немало,
но чаще Бологое величал –
моей дороги трудовой начало
и, видимо, пожизненный причал...
и народ российский многострадальный:
Я болен от горя людского...
Меня поражает многообразие тематики: и гражданская лирика, и любовная, и стихотворения о природе, и эпиграммы, и множество посвящений. Последнее вообще удивительно. Много ли вокруг нас людей, о которых мы можем сказать что-то хорошее? Наверное, нет. Время злое – человек ожесточается. А здесь – широта души, сердце, распахнутое навстречу людям.
Многое эта книга может сказать об авторе: жизнелюб, не щадящий своего сердца, для которого жизнь – движение, энергия; певец любви и Женщины; страстный рыболов и тонкий ценитель природы и так далее, и тому подобное. Я думаю, каждый, кто познакомится с творчеством поэта, найдет здесь что-то свое, близкое. Я тоже нашла близкие мне строки, невероятно красивые:
Я иду аллеей, кланяюсь берёзкам,
и любуюсь модными бусами рябин.
Свечкой тает солнце, обливаясь воском,
и весь сад, как выставка сказочных картин...
(стих. – В осеннем саду)
. Судакова И.А., поэт,
директор Бологовского краеведческого
музея им. Н.И. Дубравицкого
**********************************
Часть 1.
ВРЕМЯ ЖИЗНИ – ВРЕМЯ СЛАВЫ
* * *
Разноязычных нас в России
так много, что не сосчитать…
В краю обжитом и красивом
живу, как мне велела мать.
А мать велела жить по правде,
чтить человека по труду.
Неважно, кто его был прадед –
башкир, мариец ли.
. В роду
у всех наследственность смешалась,
один оставив цвет кровей.
Русь на единстве продержалась,
разя врагов, храня друзей…
Меня простите внуки, дети
в упрямстве:
. дожив до седин,
пишу всегда в любой анкете,
что я не русский, а мордвин.
Хотя по духу и по коже
я трижды русский, как и дед.
Он хлеб растил в родном Поволжье
и за царя покинул свет.
Вы тоже скажете без спеси:
«Татарка я», «А я – чуваш».
Не так уж важно кто мы, если
Россия – дом любимый наш.
И нам его беречь и строить,
что недостроено, чтоб жить
по правде, чествуя героев,
и деток этому учить.
В единстве наша сила, воля!
Не согласиться с тем нельзя.
Лезгин в горах, ногаец в поле –
мы вместе все одна семья!
Да, много нас, разноязычных,
не просто даже сосчитать.
Но, несмотря на все различья,
у всех одна Россия-мать!
Сентябрь, 2003 г.
* * *
Над озёрами, лесами
проплывают облака.
Со снегами и дождями
в вечность канули века.
Всё осталось в прошлом давнем:
ряд фамилий, лиц и дат,
кто радел, кто брал лишь данью,
кто был честен, кто богат.
Но не всё, конечно, знаем...
Лишь представить я могу,
как когда-то в нашем крае,
хоть в дремучем, но в соку! –
со слезами и со смехом
средь чистейших двух озёр
предок наш Онатко Стехов
в ствол сосны вогнал топор.
Строить дом – благое дело,
если рядом свет-жена.
И душа Онатко пела
от смолистого бревна.
А за ним пришёл Василий,
за Василием – Петро...
Жили: сеяли, косили
и в амбар везли добро.
Дом за домом – ряд длиннее,
и взрослее сыновья,
внуки, правнуки... И злее
жизнь: оброки да князья.
Но росла деревня в счёте,
вширь и вдаль, и по кривой,
и всегда в большом почёте
был любой мастеровой.
Был всем строящимся нужен
столяр, плотник и печник,
чтоб украсить дом снаружи,
дать светёлке божий лик.
Было так и будет вечно,
жив покуда человек.
Остановки нет конечной,
есть бегущий быстро век.
Дело (строить дом) благое,
город выстроить – вдвойне.
Хорошеет Бологое
в межозёрной стороне.
И всё больше спрос на руки
настоящих мастеров,
чтобы строить по науке,
как когда-то строил Львов.
Помнить, строя всё как надо,
о простом и о святом:
с нами тот мужик Онатко,
что построил первый дом.
С нами Эристов, Путятин,
Рерих, Матюшкин-герой.
Судьбы их, известной знати,
с нашей связаны землей.
С нами праведно-святое:
жизнь и смерть солдат в войну,
защищавших Бологое,
отстоявших мать-страну.
С нами каждый, пусть не близкий,
но душой сродни: Сычёв,
Перхалев и Дубравицкий,
Полякова, Иванов,
педагоги, краеведы,
мэр, спортсмен, мастеровой –
трудовые чьи победы
нам оставили след свой.
Время жизни – время славы!
Бологое, ты – мой свет!
Ты любовь моя по праву,
а другой любови нет.
2003 г.
* * *
Красивых много городков, но всё же
я чаще Бологое величал.
К нему прирос не только частью кожи –
но я и жизнь свою ему отдал.
А потому он дорог мне, не скрою,
своей судьбой, старинностью домов,
друзьями, с их душевной простотою,
привычным шумом скорых поездов.
Он дорог мне своими мастерами
и той периферийной красотой,
которой упиваюсь я годами,
не обольщаясь броскою Москвой.
В России чудных городков немало,
но чаще Бологое величал –
моей дороги трудовой начало
и, видимо, пожизненный причал.
В тебя, мой город, не теряю веры,
дышу тобой на празднике твоём!
Пусть хорошеют улицы и скверы,
а люди будут счастливы во всём!
1995 г.
РАДУГА ЗЕМЛИ.
Во вселенной, средь других планет,
шар Земной (он так там назывался),
снежной шубой намертво одет,
долго-долго белым оставался.
Но однажды на пути своём
встретил Солнце, от тепла растаял.
Напоённая водой, на нём
ожила молекула простая.
Вырос лес, и реки потекли,
завелись в них рыбы, птицы, звери.
И, как тайна матушки-Земли,
человечек вышел из пещеры...
С неизвестных человеку лет,
для порядка, или чтоб стал краше,
с высоты, под собственный свой цвет,
мир земной был Радугой окрашен.
В цвет Зелёный выкрасила лес,
в Жёлтый – край пустынь однообразный,
реки – в Голубой, под цвет небес,
и огонь, как искру Солнца, – в Красный.
Ночь, чтоб яркость звёзд была видна,
Чёрно-Фиолетовою стала.
Только цвет Оранжевый она
по частице всюду разбросала.
Все цвета перемешав, потом
остальное красила, шутила.
Вышла Туча и огромным ртом
Радугу сердито проглотила...
Остаётся от всего свой след.
Так случилось или так мечталось,
но с тех пор на милой нам Земле
разноцветье Радуги осталось!
ОБРАЩЕНИЕ К СВОЕМУ СЕРДЦУ
Прости, что я тебя не берегу,
порою не прислушиваюсь к стону:
лежать не в силах дома на боку,
надев пенсионерскую корону.
Прости, что на работе день-деньской
тебя людские беды обжигают,
и с ними возвращаешься домой,
а там с экрана вести добивают.
Прости, что вожжи воли опустив,
мирским страстям я предаюсь с друзьями
и, сочиняя для кого-то стих,
довольствуюсь короткими ночами.
Жить по-другому, видно, не смогу,
пусть на бегу дыханье перехватит.
Прости, что я тебя не берегу.
И знаки подавать об этом хватит.
Январь 2004 г.
РАЗДЕЛ
Людей делю я на две части
(не на мужчин и женщин, нет!):
на тех, кто людям дарят счастье,
и видят в красках белый свет,
и тех, кто счастье примеряет,
как платье, только на себя,
других не видя, не любя –
их души коркой обрастают.
Мне люди нравятся простые:
мне с ними легче, веселей.
Их шутки в воздухе не стынут,
а в деле делаются злей.
Их души – двери нараспашку:
входи и помни доброту!
Но если сделаешь промашку,
то сам себе же на беду.
Людей делю я на две части,
не на крутых и бедняков:
на равнодушно-безучастных
и тех, кто всем помочь готов.
Души не видима короста,
но поздно ль, рано – выйдет ржа.
Как человеком стать непросто,
в руках Добро и Зло держа!
1983 г.
РОДНИК
Людские судьбы, словно реки,
у каждой свой родник, исток.
Пройдя бесчисленные вехи,
окрепнув или сникнув в беге,
впадает в океан поток.
А океан шутить не любит,
обманна ширь его и гладь:
когда в ветра свои затрубит,
то устья рек и речек взмутит
и волны с пеной гонит вспять.
В душе случится непогода –
немилой кажется судьба! –
мы говорим, живя в заботах:
«Легка дорога у кого-то,
И тяжела своя тропа».
Но все сомнения – до срока:
на прошлый путь лишь оглянись,
пройдись от устья до истока,
у родника постой немного
и с чистотой его вернись.
Года бегут, бегут ретиво –
то молча, то срываясь в крик.
Жизнь человеческая – диво!
Живите долго и счастливо,
не забывая свой родник.
1982 г.
* * *
Крестьянский труд – нелегкий труд,
верней сказать, погодный:
то год такой, что всё в цвету.
то выйдет недородный.
Но труд крестьян не отменить,
ведь от земли все блага,
лишь надо руки приложить,
не от бессилья плакать.
И пашет, сеет хлебороб
с утра и до заката,
чтоб полновесным вышел сноп,
дом хлебом стал богатым.
Трудиться надо вопреки
всем тем, кто шепчет в уши:
«Продайте землю, мужики,
а вместе с ней и души!»
– «Моя кормилица – земля!
Я сам с умом, с руками.
Меня не надо из Кремля
манить окороками».
Крестьянский труд – любовь к земле
до устали, до пота...
Гуляет осень!
. На селе –
предзимняя работа.
* * *
Не бывает такой работы,
от которой не устают,
не бывает славы без пота,
ордена «за так» не дают.
Не бывает такой дороги –
без подъёмов и виражей,
но всегда, в конечном итоге,
цель увидит идущий к ней.
Только надо в себя поверить,
только помнить данный завет –
и войдёшь в неизвестные двери,
и оставишь солнечный след.
Много в жизни разных профессий –
всем права выбирать даны,
чтоб металлом, хлебом и песней
приумножить славу страны.
1973 г.
РУССКИЕ ИЗБЫ
Снега... снега... и ясность неба,
и стройность барышень-берёз,
и дым печной, и запах хлеба,
и избы русские вразброс.
Они в лесу, в степи, у речки,
украдкой ставни распахнув,
своими окнами сквозь свечи
на мир смотрели в старину.
В хмельном веселье или в плаче
ревело: «Властвуй и дели!»
Межой, забором обозначен
был этот мир, клочок земли.
А в том клочке – беда и счастье,
сама крестьянская судьба.
На страже собственности частной
стояла крепостью изба.
Но время их, как мощным прессом,
давило глыбами веков.
И с тихим стоном, с грозным треском
валились избы стариков.
А дети милостынь просили
и в город шли, взяв горсть земли,
и, как любовь к своей России,
в куске холстины берегли.
Прошли века. Свободы буря
смела заборы и межи,
чтоб с космодрома в Байконуре
иные видеть рубежи,
чтоб строить нам дворцы и дамбы,
чтоб в страдный день и в светлый пир
сквозь электрические лампы,
годясь собой, смотреть на мир.
Снега... снега... и ясность неба,
и стройность барышень-берёз,
и дым печной, и запах хлеба,
и избы русские вразброс.
Они стоят, век доживая,
от главных улиц в стороне,
как память прошлому живая,
упрёком горьким старине.
1967 г.
* * *
. Ивану Зорину
Мы сидим у костра. Тишина. Никого.
Только слышно, как лес за рекою
то, волнуясь, шумит, то вздыхает легко,
всё мечтая о вечном покое.
Мы с тобою знакомы, знакомы давно.
Прослужили два года – не шутки!
Но за эти года не узнать всё равно,
что узнаешь в палатке за сутки.
Он сначала – тебе,
. ты – ему до конца.
Две солдатские жизни сплетутся,
и теплее покажется ночь для бойца,
когда так вот два друга найдутся.
1962 г.
О, РОССИЯ МОЯ...
С высоты опускается шар золотой,
за деревья цепляясь лучами,
и застыл, удивлённый земной красотой
и её тишиной над полями.
Раздевалась пшеница, стыдясь наготы,
колыбельную рожь напевала,
и, свернув лепестки, засыпали цветы,
с неба взяв напрокат одеяло.
А закат на коленях, сгорая в огне,
всё тянулся с рекою проститься,
обнимал берега, расстилался на дне
и не мог на прощанье напиться...
Я вдыхаю, прижавшись всем телом к земле,
запах трав и остывшего солнца.
Из темнеющей бездны, как будто ко мне,
выплывала звезда из колодца.
Соловей засвистал где-то рядом в лесу,
где-то вёсла вдали заскрипели,
опустился туман и разбрызгал росу,
чтобы листья умыться успели.
Ни метели, ни грозы, в твой край приходя,
красоту не испортят рубцами.
О, Россия моя! Целовал я тебя,
прикоснувшись к травинке губами.
1963 г.
ДОРОГА
За часом час, за годом год
жизнь новизной нас удивляет,
за перейдённый каждый брод
у глаз морщинки прибавляет.
А ты идёшь своей тропой,
встречая всюду повороты.
Куда идти? и кто с тобой?
и с кем делить свои заботы?
И, будто вехи на пути,
мелькают на висках седины.
Дойдёшь едва до середины,
а сердце шепчет: «Подожди,
сядь у дороги, отдохни,
попей кваску, а лучше пива,
на все дела махнув лениво,
под тенью дерева усни».
А впереди такой подъём,
такие виражи над кручей!
Но шепчешь сам себе: «Подъём!
На высоте дышать, брат, лучше».
И вновь дорога впереди
ползёт извилистою лентой...
Мой тост без лести комплиментной:
«За тех, которые в пути!»
1977 г.
В ГРОЗУ
Люблю я хмарь и темноту дневную.
Люблю бежать под ливнем наугад,
под тучами свинцовыми, ликуя,
ловить смертельной молнии разряд.
За ней бегу, разувшись и раздевшись,
по лужам напрямик и напролом.
А вслед за мной, смеясь как сумасшедший,
галопом скачет, рассыпаясь, гром.
Но ветер стих. Прошла гроза, волнуясь.
И по земле разлился свет живой.
Смотрю на мир, собой и им любуясь,
как вновь рождённый молнией одной.
1963 г.
ОТЧЕГО МОРЯ И ОКЕАНЫ СОЛЁНЫЕ
Ах, сколько гор на свете, неизвестно!
И каждая гора – в своей броне:
в песчаной, каменной, железной,
как памятник далёкой старине.
Гуляет дикий ветер по вершинам,
и стонут горы про себя от ран.
И слёзы их по вековым морщинам
бегут, бегут ручьями в океан.
1963 г.
ОТКРОВЕНИЕ
Любая вещь имеет отраженье,
и доказать их тождество легко.
Душа – не вещь, но все же Откровенье
и будет отражением её.
На самой глубине души покоясь
как клад на дне, таинственно маня,
она лежит, спокойствием укроясь,
и не тревожит без причин меня.
Но если вдруг заронят подозренье
и обвинят в нечестности, тогда...
Тогда и выступает Откровенье,
как выступает кровь из-под бинта.
Теперь душа – бушующее море:
всё сокрушить, преодолеть, измять,
на берег выбросить пятно позора,
чтоб снова чистой, неподдельной стать.
Коль никогда на слово оскорбленья
не бросишь вызов, смелость обнажив,
то, значит, нет такого Откровенья
и нет, так называемой, души.
1964 г.
* * *
Над гладью озера луна
всё так же светит плутовато.
Нет, не придёт ко мне она,
и в том луна не виновата.
А разве я в том виноват?..
Запнувшись, голос оборвётся,
а счастье – рад или не рад –
неразделённым остаётся.
И я ношу его в груди,
как ком земли оберегая:
не растрясти бы где в пути –
дорога трудная такая.
Но более всего боюсь,
от этой мысли кровь немеет,
что ком однажды затвердеет,
и я бездушно рассмеюсь...
Луна над озером плывёт
и плутовато так смеётся.
А счастье глупое моё
неразделённым остаётся.
1966 г.
* * *
Мне знакома теснота вокзала:
море разношапочных голов,
беспокойство и томленье зала
в ожиданьи разных поездов.
Мне знакомы проводы с друзьями,
поцелуи и пожатья рук,
и перрон, пропитанный слезами
и больших, и маленьких разлук.
Мне знаком и проводник ворчливый,
всех любивший чаем угощать,
разговор в купе неторопливый,
как на свете жить и умирать.
Мне знакомы дети-непоседы,
их отцы, любители «козла»,
в тамбурах – прокуренные деды,
даже – песни радиоузла.
Мне знакомы встречи у вагона,
поцелуи и пожатья рук,
и огни вокзального перрона,
весело горящие вокруг.
Да, люблю я по дорогам мчаться,
самому вести состав – вдвойне!
На вокзале не хочу остаться:
очень тесно на вокзале мне!
1967 г.
* * *
Как две соперницы-подруги,
и Жизнь и Смерть идут вдвоём,
и в дробном, гулком перестуке
их поступь слышится кругом.
И я, прислушиваясь чутко,
шаг подобрав свой на ходу,
отметить рад с обычной шуткой,
что с Жизнью в ногу я иду.
1964 г.
КНИГОЛЮБУ
В кругу полезных и хороших
книг и героев всех веков
не забывай тенистой рощи,
цветистой свежести лугов,
ещё – смотреть на солнце чаще,
в ночи смотреть на россыпь звёзд,
дивиться радуге висящей,
что мир так сложен и так прост,
смотреть на солнце и смеяться,
примяв весеннюю траву,
и самому себе признаться:
«Как хорошо, что я живу!»
1968 г.
МАРТ
В молодецкой куртке синей,
под капельный перезвон
март мальчишкою-разиней
бродит, солнцем ослеплён.
Бродит целый день – прохожим
улыбаясь синим ртом.
Убежал с уроков, может?
Потерял отцовский дом?
По дорогам, полем, лесом,
из конца в конец страны,
в сапогах с франтовым блеском
ходит март, гонец весны.
И везде, где бы он ни был –
лужи, струи ручейков.
С высоты в них видит небо
синеву своих зрачков.
Весь промокший, март под вечер
спать ложится где-нибудь,
чтоб с утра, расправив плечи,
вновь отправиться в свой путь.
В молодецкой куртке синей,
под капельный перезвон,
март мальчишкою-разиней
бродит, солнцем ослеплён.
1969 г.
* * *
Средь житейского водоворота,
в суете ежедневной своей,
на концертах, в метро, на работе
знаменитых встречаем людей.
Восхищённые встречей глаза,
вслед – восторженности голоса!
Ох, как трудно быть знаменитым!
Каждый шаг у людей на виду:
как одет, как справлял именины,
и живет ли с женою в ладу...
Лучше быть, может, просто известным
в небольших городах. Да и то
под шушуканье тетушек местных
всем известно «кого» и «за что».
Любопытством встречают глаза,
вслед слышны пересуд голоса.
Лучше скромными быть и, поверьте,
всё тогда стороной обойдёт:
не коснётся величье бессмертья,
но и грязь пересуд не найдёт.
Равнодушно посмотрят глаза,
не найдут что сказать голоса.
Но скажи, для чего ты родился,
и зачем ты на свете живёшь,
если дедом своим не гордился,
по отцовским стопам не идёшь?
И скажи, для чего ты работал,
и зачем ты детей породил,
если делал работу без пота
и, целуя, жену не любил?..
Хлебороб – каравай свежий хлеба!
Металлург – неостывшая сталь!
Космонавт – покорённое небо!
Живописец – открытая даль!
Восхищённые встречей глаза!
Вслед – восторженности голоса!
1976 г.
* * *
В переплетении дорог
счастливых и печальных судеб
живите долго, ваш исток
неиссякаемым пусть будет.
Придя однажды в мир земной,
под звёздными его лучами
живите счастливой судьбой,
соизмеряя всё с годами.
Пусть от беды жизнь оградит,
но торжеством любви одарит:
слеза высоких чувств – хранит,
слеза печальная лишь старит.
ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК.
Шло дежурство, как обычно
коротали день привычно.
Телефон вдруг неумолчно
зазвонил – мол, надо! Срочно!
«04... Что?.. Не понял...
Плохо слышно... Повторите!»
Тихо, с выдохом, как в стоне:
«Я о-шиб-лась, и-зви-ни-те!»
Ну, ошиблась, что ж такого?
Наберёт свой номер снова.
Только голос этот странный
лёг на сердце рваной раной.
И меня вдруг осенило:
женщина, совсем больная,
скорой помощи просила,
трубку, слабая, снимая,
да ошиблась:
. знать, в затменьи,
в этом огненном гореньи
человеку было худо,
дорога была минута.
Но сквозь боль, изнеможенье,
(может жизнь уже на нитке!)
повторила, как прощенье:
«Я о-шиб-лась, и-зви-ни-те!»
Улеглась на место трубка,
положил её без стука.
А во мне слова звучали
с просьбой ласковой, с печалью...
За окном – дождь листопада...
«Кто на «Скорой»? Поспешите!»
Всё, что знать о ней мне надо
рассказало «И-зви-ни-те!»
1977 г.
УЧИТЕЛЮ
Добрее нет, чем руки мамы,
надёжней нет отцовских рук:
нас берегли с пелёнок самых,
чтоб не замкнула жизнь свой круг.
За то, что мир нам подарили,
в долгу пред ними мы с тобой...
Но, что бы там ни говорили,
есть долг не менее большой,
пред теми, кто учил наукам,
не множа зла, добро деля –
мир этот видеть в красках, звуках
и делать добрые дела.
Учитель! Слова нет дороже,
глубокий смысл заложен в нём:
хотим быть на него похожим,
чтоб превзойти его потом!
1982 г.
СТОЯТ СТОГА...
Кто стоговал, поймёт меня:
сродни волшебнику и магу
колдую так, чтоб среди дня
не дать, как говорится, маху.
Струится пот и слепень ест –
не до того: кипит работа!
Мы – шефы, и заданье есть,
закончить в срок его охота.
Навстречу солнцу и ко мне
летят пласты травы пахучей.
Быстрей ребята! В стороне
растёт и движется к нам туча.
Всё выше стог и всё круглей,
ещё охапка сена... Баста!
Светлеют лица косарей:
«Успели всё же до ненастья».
Смотрю и радуюсь. Вдали
средь пожней и просторов нивы
стоят стога, плоды земли
и рук людей трудолюбивых.
1979 г.
ОДА ВРАЧАМ
Пока здоровы, мы живём, не зная,
что будет в жизни нашей запятая.
И после той нежданной запятой
в себя глядим уже с боязнью:
а вдруг там клетки пухнут, или язва,
которая их точит, и бедой
ближайший день нам обернуться может.
И эта мысль нас тяготит и гложет.
Больные люди на детей похожи,
для них вниманье всех лекарств дороже.
Переступив порог врача, они
ему себя с надеждою вверяют,
не только тело – душу оголяют,
как будто ни друзей нет, ни родни.
И нет теперь авторитета в личном
сильней, чем подпись эта на больничном.
О, врач! Иметь какую надо душу,
чтоб каждый день хворь выгонять наружу,
прослушивать, простукивать, колоть,
делить чужое горе и страданье,
живя потом в бессонном ожиданьи,
и жизнь вдыхать в бесчувственную плоть?!
И счастлив он, отвоевав отсрочку!
Но, всё ж бывает, что и... ставит точку.
Бежит волна, но грозно иль смиренно
о берег разобьётся непременно...
Так жизни наши в этом мире вечном,
однажды – ох! – споткнувшись на бегу,
окажутся на смертном берегу,
на станции своей конечной.
А что же врач? Нет, он не бог вселенной,
он только друг палаты белостенной.
Я вам пишу сегодня эту оду
не моде, всё меняющей, в угоду,
а по веленью сердца и ума.
Есть высшее мирское назначенье –
поддержка душ, болезней всех леченье,
пока за светом не наступит тьма.
Да будет врач и всё – для человека,
от прошлых лет до будущего века!
1984 г.
ОСЕНЬ
Пошли осенние дожди,
трава пожухла и увяла,
и отчего-то грустно стало,
но мне причины не найти.
В лесу гуляет ветробой,
и листья падают покорно.
Стволы берёз застыли скорбно,
сияя голой белизной.
Поля пусты, леса черны,
лишь под дождями и снегами
стогам соломы сторожами
стоять придётся до весны.
Рассвет тягуч, но скор закат.
На юг птиц стаи улетают.
Слежу, как в небе они тают,
и затуманится вдруг взгляд.
И затуманится взгляд мой,
и защемит на сердце сладко...
Какая в осени загадка,
что становлюсь я сам не свой:
что я, как осень, разнолик:
то засмеюсь вдруг от восторга,
то в сердце сдерживаю крик:
«Ты подожди, зима, немного.
Не надо стужи ледяной,
и седины бы мне не надо!»
Но нет для времени преграды,
и гаснет сердца крик немой.
Пошли осенние дожди,
трава пожухла и увяла,
и тёплых дней осталось мало,
а там... зима ждёт впереди.
1985 г.
* * *
Он выпивал не так чтоб часто,
но своего не упускал.
Теперь – в годах, но нету счастья,
как будто кто-то обокрал:
нет ни семьи, и ни квартиры...
Я посмотрел, как он живёт:
клетушка, холодно и сыро,
вот-вот и крыша упадёт.
Вместится в сумку барахлишко:
из прошлого – гармонь одна.
Когда хозяин выпьет лишку,
поёт про молодость она.
А в ней и огненные смерчи,
друзей погибших имена,
Победы свет, и радость встречи,
и жизнь, надеждами полна.
С врагом сражался он отважно,
всё увидал, всё испытал,
контужен был он даже дважды,
медали трижды получал.
Один день боя страшно вспомнить,
а у него не счесть тех дней...
Гармонь вдруг грянет и застонет,
хмельной приятель скажет: “Пей!”
Ах, эта сила слабодушья!
Как отказать, не выпить как?!
Так постепенно водка душит,
и жизнь – как вытертый пятак.
Как ни верти, а всё нескладно:
жена ушла, женился сын...
В клетушке сыро и прохладно.
Он день и ночь – один, один...
А мне солдата жаль до боли,
солдата в прошлом… Жму ладонь,
а вслед, о павшем друге Толе,
поёт, поёт его гармонь…
1986 г.
* * *
Я жизнь люблю в кипении, в работе -
всё делать страстно, споро, по охоте
и чувствовать усталость на бегу,
как кровь по жилам неустанно ходит,
как сердце, будто молотом, колотит,
мне отбивая яростно: «Мо-гу!»
Мне старость жаль, бессилие людское,
когда, у времени бесстрастного в изгое,
под бременем прошедших лет, эпох,
устало сердце бьётся под рукою,
но, всё ж, оно в предчувствии покоя
спешит продлить кому-то жизни вздох.
В своём пути я времени движенье
так ощущаю остро, что смятенье
во мне, когда болезни – маета.
О, сердце, дай мне силы и прощенье!
Прощение – за бег и напряженье,
а силы – на преклонные года.
Когда же упаду, и ни подняться,
ни с временем не станет силы драться, –
без слёз мир этот буду покидать...
Ну, а пока мне – солнцу улыбаться,
земною красотою восхищаться
и заново в себе всё открывать!
1985 г.
УЧЕБНЫЙ СБОР
Отбой... Подъём.
. Подъём... Отбой.
Не всё, быть может, нам по нраву,
но мы с тобой, товарищ мой,
живём, как надо по Уставу.
Учебный сбор: в строю юнцы,
отцы семейств и деды даже.
Для командира все – бойцы,
и всё – закон, что он прикажет.
Отбой... Подъём.
. Работа ждёт,
вновь к танкам полк ремонтный встанет.
А по-над Волгою цветёт
сирень и голову дурманит.
Подъём... Отбой.
. В ночь упадём –
там караулят сны цветные,
и нас ведут, конечно, в дом,
где возвращенья ждут родные.
Учебный сбор. Проверка всех
солдат, сержантов, офицеров
на прочность, выдержку, успех
и на защиту мира в целом.
май 1986 г. пос. Березайка
* * *
Как много снега на полях!
И столько в небе марта света,
что от него – глаза в слезах,
и сердце не со мной, а где-то...
А сердце там, в краю другом,
куда умчались вёсен воды,
а вместе с ними – снег со льдом
и чувств высоких половодье.
Как много вёсен пронеслось!
Как много чувств в душе рождалось!
Всё эхом вдруг отозвалось,
и каплей жгучею осталось.
Как много снега на полях!
С небес не свет идет – свеченье!
И от него – глаза в слезах,
а сердце – в трепетном смятенье.
Бушуй, Весна! Весна, круши!
Долой недвижимую стылость
земли и лёд моей души,
чтоб всё с тобою обновилось!
Чтоб обновилось всё с тобой,
чтоб жизни даль меня манила...
Я возрожусь от капли той,
что солнце марта обронило.
март 1987 г.
СЫНОВЬЯМ
Не шар земной быстрее стал вращаться,
а на земле порой, с плеча рубя,
спешат с родными дети попрощаться
и закружиться в поисках себя.
А мать, тоскуя в опустевшем доме,
ждёт не дождётся от детей вестей
и слёзы одиночества и боли,
как шрамы тела, прячет от людей.
Не шар земной быстрее стал вращаться –
то, по земле кружась и суетясь,
к родному дому сыновья стремятся,
но жизнь уже свою диктует власть…
Пройдут года. Оставшись дома сами,
наедине со временем, с собой,
поймут они, как трудно было маме
иметь детей и стариться одной.
1987 г.
* * *
«Не убивай меня! Я пригожусь!» –
герои молвили из сказки.
Со мной что делаешь, о Русь,
что не могу жить без опаски?!
1996 г.
ДОМАШНИЙ СВЕТ
Нет, я в душе не домосед,
люблю дорог движенье!
Но для меня домашний свет –
покой и утешенье.
Бывает, поздно от друзей
придёшь, а свет сияет!
И мне становится теплей,
что кто-то ожидает.
Когда, проездив отпуск весь,
устану от круженья,
то, возвратясь, найду я здесь
покой и утешенье.
Но если я, придя домой,
не вижу света в окнах,
квартира кажется чужой,
и всё так одиноко...
День отошел. Вечерний час.
Вы задержались где-то.
Так пусть встречают окна вас
сияющим приветом.
* * *
Вчера я жил спокойно, ясно,
растил детей, учил добру,
и пусть вкушал нечасто яства,
но на столе был хлеб к утру.
Вчера я жил душевной верой,
сон скоротечен, легкокрыл.
День наступавший самый серый
не мог мне солнца луч закрыть.
Сегодня всё пришло в движенье
налево, вправо, вниз и вверх...
И я от этого смещенья
вдруг потерял из виду всех.
Один наращивает «бабки»,
второй, запив, живёт в бреду,
а третий в мусорках украдкой
объедки ищет на еду.
И страх берёт, читая сводки:
везде убийства, грабежи...
На окнах прочные решётки,
но нет защиты для души.
В глазах безверье, безнадёжность,
и жизнь застойная в тени.
А наверху – борьба за должность
и обещания одни.
Что завтра ждёт? – раздел остатка
и цен галоп очередной?
Увы, жизнь входит в дом загадкой,
как гость, незваный и чужой.
Что завтра ждёт? Вопрос не праздный.
Но что-то надо делать нам,
чтоб баррикад не строить разных,
и не делить Русь по частям.
1992 г.
* * *
. Кутузову Б.Н.
Звонок – и я уж сам не свой:
на сердце сладкая истома.
Остаться дома бы с женой –
наоборот, бегу из дома.
Шальной, бегу сквозь снег и дождь,
остановить ничто не сможет.
От предвкушенья в теле дрожь:
какая встреча ждёт! О, боже!
Встречаться каждый день готов,
жить каждым нервом, каждой жилкой
и ощущать, как бьется кровь
в висках от страсти моей пылкой.
И вот – тот дом! Та дверь!.. Звоню,
готова пламенная фраза.
Щелчок замка... – «Я вас люблю,
мои друзья от преферанса!»
1997 г.
* * *
. Цыбулько А.Г.
Весенних дел невпроворот:
туда-сюда – день на исходе.
А в речке хариус клюёт,
хотя и редко, при погоде.
Ну а погоды нет, и май
холодным ветром всех измучил...
А женам рыбу подавай,
конечно, хариуса лучше.
На холод, ветер наплевав,
к плотине Саша мчит нас споро.
Увы, берёт одна плотва,
и то, как говорят, измором.
Да... Видно хариус забыл,
что мы приедем – вниз скатился.
Но двух Цыбулько зацепил,
и тем средь нас он отличился.
Ах, как приятен сердцу вид
плотины Березайской в мае!
Сметая грязь зимы, бурлит
вода, под солнцем оживая.
Нам дорог этот уголок,
и потому гостим здесь часто.
Пусть не клюёт и пуст садок,
зато душа поёт от счастья!
24.05.1996
* * *
. Балысову А.М.
Я живу с ощущением боли
то в суставах, то, чаще, в спине.
О себе знак дают, видно, соли,
что годами копились во мне.
Но живу. А куда же деваться?
Поскриплю, разомнусь и – вперёд.
На обочине жизни остаться
мне характер, видать, не даёт.
По дороге шаги ускоряю,
спохватившись, себе говорю:
«Ну, куда же так быстро шагаю,
будто в вечность дорогу торю.
Только вечности нет и не будет.
То есть, будет, но лишь без меня.
Может, вспомнят моё имя люди,
и, надеюсь, ни в чём не кляня».
Я живу с ощущением боли:
всё ясней и понятнее мне,
что, какая б ни вышла мне доля,
жизнь с годами дороже вдвойне.
1997 г.
* * *
. Бродову А.Г.
Я смотрю фотографии редко.
Сколько их чёрно-белых, цветных!
Из зимы и из красного лета
то с улыбкой, то с видом аскета
смотрят лица друзей и родных.
Я смотрю ... и во мне ностальгия
по ушедшим давно временам.
Ах! Какие мы были, какие!
Все открытые, в душах святые,
доверявшие слепо богам.
За страницей – другая страница,
оживает минувшее в нас.
Вроде те и не те уже лица.
Многих нет. Не пришлось и проститься,
запоздалый приходит лишь глас.
И всё больше на сердце отметин,
с каждым днем шаг по жизни трудней.
Сколько жить мне осталось на свете,
пить, гулять и сидеть на рассвете
у речушки любимой своей?
А по небу, бездонному небу
всё плывут и плывут облака...
Как давно я на родине не был,
не стоял у могилы заветной,
не сидел за столом у дружка.
Дни рождения, свадьбы, крестины...
Вот и лица сегодняшних дней –
в них усталость морщин, и седины
от забот, от потерь не единых
и родных, и старинных друзей.
Я смотрю фотографии редко.
Оживает минувшее в нас.
Фото в рамке, и фото с пометкой,
есть такие, которым полвека...
Мой альбом – моя жизнь без прикрас!
июнь 2000
НА МОТИВЫ СТИХОТВОРЕНИЯ А.С. ПУШКИНА
«ДОРОЖНЫЕ ЖАЛОБЫ»
От Москвы до Петербурга
и обратно до Москвы
Пушкин едет… Скука, скука:
ни трактира, ни вдовы.
Только слухи, только слухи
(холодеет аж в груди),
что злодеи есть в округе –
ни проехать, ни пройти.
Лишь подумал, как с опушки
ветром выскочил злодей.
Поглядел: «Да это ж Пушкин!
Проезжай, дружок, скорей.
Я не трогаю поэтов,
Неужели – идиот,
потому что сказки, это
про меня и про народ».
За Торжком – Валдай озёрный:
«Вот где рыбки поедим!»
Говорит слуга покорный:
«Там, мой барин, карантин!»
За Валдаем – спуски, горки.
Лошадь мчится – хвост дугой:
«Не дай бог сломать здесь ноги,
ждать, молясь за упокой!»
Едет дальше – «Что за дело?»:
мост разобран, ров большой.
Как назло, мороз всё тело
донимает. «Ну, постой, –
доберусь я, коль до дома,
сяду к печке – красота!
Выпью с кряком рюмку рома,
Больше шагу никуда!..»
декабрь 1998 г.
В САНАТОРИИ
Не скрою, здесь я – в заточеньи.
(Другим жизнь, в общем-то, мила:
полдня уходит на леченье,
обед и сон). Потом без рвенья
гуляю в парке: нет тепла.
По вечерам – концерты, пляски
без интереса моего:
рука болит, и я – в опаске,
что ни вино, ни женщин глазки
мне не помогут. Ничего,
терплю. Я знаю, – время лечит,
но постоянство боли злит.
А тут ещё гора на плечи:
УЗИ строчит, как в тире “Стечкин”,
и приговор мне: “Простатит!”
Увы: где волны, там и пена...
Мир в одночасье стал другим.
Подумал с грустью я: “Ах, Гена!
Всё громче старости сирена
и тише твой любовный гимн”.
Не скрою, здесь я – в заточенье,
но верю, вырвусь из угла:
Жизнь для меня – всегда движенье!
Так ждёт рывка для продолженья
в стволе застрявшая пила.
апрель 2001
* * *
Всё приходит и уходит,
время вспять не повернуть.
При любой земной погоде
я отправлюсь в вечный путь.
На пути том нет развилок,
только прямо в синь небес
вверх взметнутся руки милой.
Кто их встретит – Бог иль бес?
Я на миг представил это,
безразличие храня.
– «Он неважным был поэтом»,–
и не принял Бог меня.
Бес же тоже руку милой
не пожал. Был удивлён:
«Он упрямый и спесивый,
но поддонком не был он».
Что же делать? Где же правда?
Где мой будущий приют?
Телу – кладбище, ограда…
Ну, а душу где же ждут?..
Кто-то ласково коснулся,
по плечу провёл рукой.
Я проснулся, потянулся:
со своей лежу женой.
Утро. Лето. Воскресенье.
Бога нет, и бес исчез.
Вот что чудится с похмелья,
коль в бутылку долго лез.
А жена – ах, руки милой! –
улыбнулась, как сто грамм:
«Никому, хоть ты спесивый,
я до смерти не отдам».
2001г.
* * *
Я зайду в магазин рыболовный
и себе в утешенье куплю
поплавок что ни есть самый новый
и ещё кое-что присмотрю.
Ах, какие здесь чудные снасти!
Всё, что надо иметь – под рукой,
чтоб на озере тихое счастье
не прервалось поклёвкой тугой.
Заграничные сети, катушки,
блёсны, воблеры, лески, крючки,
разноцветные всякие мушки –
налетай, разбирай, рыбаки!
Да, здесь цены упрямы и броски,
но не это тревожит меня:
на просторах речных бологовских
стало меньше лещей и язя.
И плотвы стало меньше гораздо,
крупных щук, – лишь один маломер...
Для наживы, нахально и праздно,
ставит сети везде браконьер.
Что там сети! Иные, не каясь
(пусть отсохнет на веки рука!),
вниз по речке на лодках сплавляясь,
током бьют повсеместно малька...
Я зайду в магазин рыболовный –
вспыхнет страсть и погаснет во мне:
ни к чему поплавок самый новый,
если мёртвое царство на дне.
2002 г.
* * *
Для меня неведомо, незнамо,
почему в полночный, тихий час
на площадке лестничной, как знамя,
поднимает крылышки Пегас.
Закурю, пуская дым колечком,
всматриваясь в окна, где огни:
кто-то философствует о вечном,
кто-то молча доживает дни.
Может, старость тело дожимает,
подняла болезнь, быть может, меч –
в догонялки с Жизнью Смерть играет
и готовит, торжествуя, речь…
Час придёт (когда – не знаю), тоже
смерть у изголовья моего
встанет и, дела мои ероша,
может быть, не скажет ничего.
Да и что сказать, когда при жизни
все мои слова, как и дела,
были невесомы или лишни,
как костра остывшего зола.
Утешаюсь тем, что никому я
не чинил ни горя, ни вреда.
О любви и доброте токуя,
для хулы не раскрывал уста.
Утешаюсь тем, что в жизни этой
не исчезнет родословной след.
Пусть не стал я стоящим поэтом,
может, внука назовут – поэт!…
Закурю, пуская дым колечком,
всматриваясь в окна, где огни...
В наше время Жизнь так скоротечна,
что у Смерти стёрты сапоги.
И когда она ко мне пристанет:
«Догоню!», скажу ей – «Извини!
Прежде чем играть, каналья, станем,
сапоги сначала почини!»
Октябрь, 2004 г.
БЕЖЕНЦЫ
. Задорожной О.Е.
Жили просто, хотя без восторга.
Но распался республик союз –
россиян вытесняли с востока:
«Уезжай поскорее, урус!»
Вытесняли? Нет, сказано мягко:
отбирали добро и жилье,
с азиатской улыбкою, «сладко»
говорили в лицо им: «Моё!..»
Муж скончался, девчонки-подростки
смотрят слёзно на маму. Беда!
Нет работы, угрозы-подмётки...
И куда им деваться, куда?
Отыскался их родственник дальний,
перебралась в Россию семья.
Только как жизнь устроить не знали:
без прописки, без средств, без жилья...
Слава богу, что визу продлили,
да работа на стройке нашлась.
Документы по кругу ходили,
торопилась не очень-то власть.
То углы, то квартиры снимали;
вот и замужем старшая дочь,
да заметней морщины у мамы:
«Надо младшей с учёбой помочь...»
День в заботах растаял, как свечка,
был опять переезд, скарб вразброс...
Защемило от горя сердечко –
и подушка, сырая от слёз.
ТОЧКА ЗРЕНИЯ
Посмотрю – бесконечные прения.
Разделился народ неспроста:
есть на власть у одних точка зрения,
у других тоже есть, но не та.
Власть, хоть где, не бывает безликою:
у толпы свой кумир, свой полпред.
– «Обещаю, что жизнь будет сытою,
и прославлю страну на весь свет!»
И другой обещает жизнь сладкую,
мол, он будет с чиновником строг!
Вытирают старушки украдкою
умиленья слезу: «Дай-то бог!»
Ну, да ладно, когда люди с флагами
и с трибуны поют, говорят.
Вон, на юге, проходят лишь кланами:
– «Голосуешь? А где автомат!»
Ну, а если пальнут с одуренья
из толпы?
Что же будет тогда?
Неприемлема та точка зрения,
если с нею приходит беда!
При разделе вещей иль имения
даже в семьях приличных разлад.
Виновата, увы, точка зрения,
а точнее, на собственность взгляд.
Власть народу нужна, нет сомненья,
а иначе – разгул, грабежи.
Но должны быть разумны решения,
с приложеньем частицы души.
Взгляд – на местную власть, на верховную...
Мне же истина спора ясна:
обеспечьте жизнь людям достойную –
точка зрения будет одна.
29.12.2004 г.
* * *
Я болен от горя людского,
с которым приходят ко мне,
от горя, казалось, простого –
что жить не дают в тишине,
от горя, что крыши худые,
в колонках подчас нет воды,
что мёрзнут в морозы лихие,
и жизнь – из сплошной маеты.
Что делать, как быть на пороге
бесстрастных крутых перемен –
затёртым и смятым в потоке,
лишённым и хлеба, и стен?
Я слушаю просьбы, укоры
и хлёсткие в гневе слова,
что только бандиты да воры
имеют на жизнь все права.
Я слушаю, глядя на лица
людей из труда и войны...
Да как же могло так случиться,
что стали стране не нужны?
Я слушаю... Как мне толково
им всё объяснить без вранья?
Я болен от горя людского,
и – горе своё у меня.
* * *
«Что наша жизнь? – Игра!»
. А.С.Пушкин)
Как любят многие играть,
и извлекать из игр пользу:
войти во власть, богатым стать,
приняв напыщенную позу.
Играют, света сторонясь,
банкиры, воры, олигархи,
колдуньи, знахари и свахи,
успехам магии дивясь…
Но есть другие игры! В них
мы с детства раннего играем:
себе вид спорта выбираем,
чтоб в нём достичь вершин своих.
Ах, как магичен этот Спорт!
В свободный час – на тренировку.
Одев любимую футболку,
ведёшь со временем ты спор…
Под взглядом тысяч глаз людей
на ринге, в поле и на корте
любой удар держать умей
и верь, придут успехи в спорте.
Да, много надо воли, сил,
чтоб стать из многих самым первым.
Но иногда подводят нервы.
Так, значит, что-то упустил.
Но рядом, помни, – тренер твой,
как друг, тебе всегда поможет,
все плюсы, минусы он сложит,
и подготовит вновь на бой.
Сказать мне главное пора:
«Да здравствует – не пафос это! –
её величество Игра,
её высочество Победа!»
. 8 октября 2005 г.
ВСТРЕЧА
(басня)
Однажды пёс Жучок, гуляя,
на свалку старую забрёл
и встретил там дружка Бедлая:
«Ну, наконец, тебя нашёл.
Но как ты сильно изменился!
Где прежний лоск? Где звучный лай?»
Хвостом едва махнул Бедлай:
«Я с жизнью, друг, давно простился.
На этой свалке пропитанья
Себе никак мне не найти…»
– «Ах, голова твоя баранья! –
корит Жучок, – К домам иди!
Ведь там, у каждого подъезда,
как ночь пройдёт, мешки найдёшь.
В них пища сытна и полезна,
поешь и целый день поёшь!»
Пришли. И, правда: курьи ножки,
текут салаты из мешков…
Жучок понюхал: «Были кошки,
Но кости наши. Будь здоров!»
И от мешков остались клочья.
Бедлай доволен, хвост трубой:
«А что жильцы домов лоскочат?»
– «Нас не касается с тобой!»
Мораль сей басни, если честно,
не интересно слушать вам.
Ведь каждый знает: у подъезда
не место мусорным мешкам!
2005 г.
РАЗГОВОР СО СМЕРТЬЮ
Жизнь облачком проплыла...
Что видел? Что я знал?
Любовь? – давно всё было,
а смерть не целовал.
Но знаю, что Косая
однажды приползёт
и скажет: «Я – такая!
Сама целую, вот!»
Не чувствуя ни боли,
ни хлада её губ,
шепну из царства воли:
«Жаль, на любовь был скуп».
Смерть ткнёт в лоб пальцем синим:
«Ещё что скажешь, труп?»
– «Жаль с дочерью и сыном
на доброту был скуп».
– «Ну, в наше время, право,
винить себя нельзя:
на мать идёт облава
порой из-за жилья» –
и ниже клонит ухо:
«А что такое жизнь?»
– «Добро любви, старуха!
А, впрочем, – отвяжись!»
Но та настырно лезет:
«Чего ж тебе не жаль?»
– «Когда исчезнут вместе
зло,
зависть
и печаль!»
2006 г.
ВЕТЕР И ВОЛНЫ
Один я в комнате, как в келье.
Пойду, послушаю прибой,
с разбега как, коснувшись мели,
волна прощается со мной.
Вся в пене, загнанная ветром,
(а путь волны был так далёк!)
она, вздохнув,– конец всем бедам!–
уходит медленно в песок.
За ней спешит волна другая
и тоже охает: “Прощай!
Видать, судьба моя такая.
Давай же, ветер, добивай!..”
А где мой ветер? Ждать откуда
его безжалостный порыв?!
Красив прибой, а в сердце смута:
не в радость Крымские дары.
Один я в комнате, как в келье,
шумит ещё в ушах прибой...
Как много их, друзей на мели.
А мне ещё держать свой бой!
Август 2005 год. Крым. Угловое.
ОЖИДАНИЕ
. Строеву Б.Н.
Не помнит летопись такое,
чтоб в декабре – всё плюс да плюс,
хотя до Севера рукою
из Бологое дотянусь.
Увы! В природе – перестройка,
у рыбаков – ледовый зуд:
«Ну, сколько ждать морозов, сколько?
Привлечь кого за это в суд?»
Два рыбака с тоской вселенской
ведут беседу: – «Слышал я,
был клёв на Кафтино отменный
тогда, в начале ноября».
– «Да что ты?! Вот не знал... А, впрочем,
я б не пошёл: что рисковать?
Лёд ненадежный, тонкий очень,
легко и дно поцеловать».
Но зависть, всё же, сердце гложет
к тем, кто успел взять окуней:
«Ах, если б лёд был, день погожий,
костёр, уха в кругу друзей!»
Воображенье заиграло,
да так, что дрожь – до самых ног:
как щука леску оборвала,
то как леща поднять не смог…
Увы! Природа брови сужит...
А рыбакам придется ждать,
с тоскою ждать, когда наступит
зимы холодной благодать.
декабрь 2006 г.
* * *
Заболело сердце. Застонало!
Знать, устало. Иль обидел я?!
Мне оно ведь знаки подавало,
что нельзя крутиться так, нельзя!
Я же постоянно был в движеньи,
жил, как будто мне лишь сорок лет,
ну, а тридцать сверху – утешенье!
Я в расчёт не принимал их, нет!
Я и смерть в расчёт не принимаю.
Что о ней мне думать и гадать?
Выйду из больницы – и по краю
пропасти опять начну скакать!
22.08.07 г.
СМОТРЮ В ОКНО
В Торжок заброшенный судьбою,
лежу в палате ЦРБ.
Меж процедурами, с тоскою
смотрю в окно: вот на трубе
сидит ворона, озираясь,
не зная, ей лететь куда….
За бесшабашность в жизни каясь,
твержу соседям: «Ерунда!
Я сибиряк и сердцем крепок,
не подведёт оно меня,
ещё глазею я на девок,
а, значит, есть запас огня».
Смотрю в окно. С ветвей всё чаще
слетают листья, и из них
цветной ковёр шьёт Осень в чаще
и в парках, малых и больших.
Вот на скамейке, под гитару
о чём-то парочка поёт,
бежит в спортивной форме парень,
плывёт по небу самолёт.
Вот мальчик с ранцем за плечами
кленовый лист в руке несёт.
В закате солнца, под лучами
сверкая, лист ещё живёт,
пока его не бросит мальчик
и не накроет снег потом…
А осень в день погожий скачет,
то бродит грустно под дождём.
Смотрю в окно. Там всё как прежде –
и смех, и плач – лишь без меня.
Но я живу! Живу в надежде,
что погуляю с ней и я.
17.09.2007 г. г. Торжок
РАЗНОБОЙ.
В больнице я. Сентябрь на исходе...
Пока погожие деньки,
то надо бы убраться в огороде:
собрать ботву и выдрать сорняки,
сложить, промыв сначала, плёнку
от непомерно длинных парников,
парник сам починить, старьё – в сторонку,
чтоб был наш огород к весне готов...
Я мысленно дела перебираю,
поскольку к ним за тридцать лет привык,
и вдруг... свои намётки оставляю –
ведь я теперь инфарктник, не мужик.
Мне не под силу будет в огороде
парник подправить, травы обкосить,
перекопать все грядки, чтоб в итоге
жена могла б всё в сроки посадить.
О, сердце, сердце! Знал тебя горячим!
Теперь твой ритм, увы, не строевой.
Я мыслю так, а ты стучишь иначе,
и всё идёт с тобою в разнобой.
18.09.07 г., г. Торжок
ВЕТЕРАНАМ «ПРОМЗАВОДА»
Помнится, как сорок лет назад,
где пустырь был (с клюквою болото),
вырос лес железных эстакад,
и пошла горячая работа.
Можно, но не будем вспоминать
о моторах, о станках, о кранах,
как давались. Главное – сказать
добрые слова о ветеранах.
Это им, романтикам в душе,
с головой бросаться приходилось
в мир конструкций, чтобы в чертеже
заводское новое родилось.
Это им, рабочим у станков,
если форма «буксовала» в сборке,
с помощью смекалки, матюков
удавалось уложиться в сроки.
Это им, наставникам в цехах,
молодёжь обязана по праву,
что она в ответственных делах
укрепляла заводскую славу.
Сорок лет! Срок, в общем, не большой,
но учесть, наверно, время надо:
бег приватизации, разбой...
«Строммашины» не сдалась команда!
Да, сегодня праздник дорогой.
Ветераны! Встаньте под знамёна
с поднятою гордо головой –
назовёт Лашков вас поимённо!
28.09.07 г. , г. Торжок
О СУДЬБЕ
Судьба ко мне то безразлична
(живешь, и ладно, – бог с тобой!),
то вдруг (с чего бы?) рявкнет зычно
и бьёт о стенку головой.
За что?!
К тому ж, – совсем нежданно,
к тому ж, причины вроде нет:
живу по чести, без обмана,
не заслоняя братьям свет.
Но на судьбу я не в обиде,
и вывод сделан мной таков:
когда она бредёт в подпитьи,
у стенки в этот час не стой
* * *
Был дан мне доктором наказ:
«Лежать, лежать, не шевелиться!
Инфаркт не вылечить за час,
а с жизнью – запросто проститься».
Смотрю уныло в потолок.
Снуют соседи по палате.
Ах, если я сидеть бы мог
хотя бы на краю кровати!
Безделица?! Но нет цены
простому действию для тела,
когда его мы лишены,
и мир уменьшен до предела.
23.08.07 г.
В ТОРЖОКСКОЙ ЦРБ.
Бреду. Вот сделал остановку.
Ну, отделенье! Не объять!
Здесь можно бегать стометровку –
ещё в запасе двадцать пять.
Как процедуры, так движенье:
кто на укол, кто кровь сдавать –
как на последнее сраженье
шагает тихо наша рать.
Не побежишь! И так сердечко
в груди горит. Ещё чуть-чуть
и эта глупая осечка
на небеса укажет путь.
Бредут больные. Скорбь на лицах,
в глазах усталость бытия.
Уверен (нечего дивиться!),
что так же выгляжу и я.
«Я обречен?! Нет, не согласен!» –
здесь каждый думает вот так.
Итог, в конечном счёте, ясен,
коль волю я сожму в кулак.
Болезнь опасная, я знаю,
но с ней сразиться не боюсь
и на успех благословляю
с врачом Наумовым союз.
18.09.07 г., г. Торжок
О ЦИФРЕ «25»
Наверно, люди в том не виноваты,
что жизни арифметика проста,
что делим мы Историю на Даты,
жизнь человека делим на года.
Года... Года... То снегом, то дождями
приходят и уходят в никуда...
Но, сколько 6 жить не выпало нам с вами,
особые запомнятся года.
И хочется без ложности предвзятой
(со мною согласить вы) сказать:
не годом будет названо, а Датой,
когда кому-то “стукнет” двадцать пять!
В ней есть красивость, молодость и зрелость,
достоинств сочетанье разных лет,
и, если сделать что-то не успелось,
для этой даты нет преграды, нет!
Она, как зеркало, в котором видно
тень прошлого и будущего свет,
с ней говорить на “ты” совсем не стыдно,
шутя сказать ей можно и “Привет!”...
Своя душа и песня в цифре каждой,
лишь надо их услышать и понять.
За Дату, что надеждами богата,
За тех, кому сегодня двадцать пять!
* * *
Всё просто. Ясно. Всё понятно мне:
поэтом я уже не стану русским.
Поставить точку? Сжечь стихи в огне?
А на помин – «Столичной» без закуски?
Кому мне душу открывать тогда
в минуту самой безысходной боли?
Сам у себя я нахожусь в неволе,
пока не высказана моя беда,
пока
я радость от других таю,
пока глушу в сомнениях тревоги;
друзей ценю и их не предаю,
жена – жена! (есть чеховские строки),
но, что скажу себе наедине,
я им рассказывать не стану.
Всё просто. Ясно. Всё понятно мне.
Так выпьем, друг мой, горькой по стакану!
* * *
Будь ты сильным на излом:
жизни путь пройти не просто.
Встретишь много перекрестков,
а любовь – лишь на одном.
Коль у жизни на краю,
но душой ты, как подросток,
не забудь тот перекресток,
где нашёл судьбу свою.
Жизнь – движение. В пути,
кто слабей, сильней кто будет –
ПЕРЕКРЕСТОК НАШИХ СУДЕБ
ВСЁ РАВНО НЕ ОБОЙТИ!
* * *
Кем ты был в этой жизни? Что сделал,
чтоб ответить, слой лет вороша:
– Да, бессильно теперь моё тело,
но светла и спокойна душа.
Много силы и времени тратил,
чтобы в доме был хлеб и покой:
дети выросли, внуки на старте –
так оставить ещё след какой?
Я оставлю сердечное слово
(у стихов есть, надеюсь, друзья),
обо мне чтобы вспомнили снова
в жизни той, где не будет меня.
ЖИЗНЬ - ЭТО РАДУГА!
Жизнь – это Радуга! Она
в своем единстве многоцветна:
до десяти лет и бледна,
и глазу, в общем, неприметна.
От десяти до двадцати
жизнь постепенно розовеет:
всё ново, дивно, и в груди
любовь пурпурной розой зреет.
От двадцати до тридцати
жизнь до небес вся голубая!
И даже осени дожди
напоминают ливни мая.
От тридцати до сорока
вся жизнь в зелёном сочном цвете:
везём – и радость и тоска –
семейный груз в своей карете.
Потом, примерно в пятьдесят,
жизнь тёмно-жёлтою предстанет:
глаза ещё огнем горят,
но отдохнуть к дивану тянет.
За шестьдесят – нет, не черна,
но с фиолетовой окраской,
когда не манит ветчина,
и пьем вино с большой опаской.
Увы! Для каждого свой срок
судьбой незримой обозначен.
Земной путь чей-то недалёк,
а у другого он богаче.
Жизнь – это Радуга! Она
в своём единстве многоцветна.
Испить всю Радугу до дна –
потом не надо и бессмертья!
1998 г.