Я чувствую над всеми превосходство,
по прах – веленья и обет,
в моей душе мятежных дум господство.
Угасший пламень юных лет
не вспыхнет боле – жалкая презренность –
былому дань отныне не плачу
И, если смерть принять мне, – неизменность
раскаянье не молвлю палачу.
Не ведомы мне кротость и смиренность,
мои стремленья – мысли торжество,
царит в душе, но гордая надменность,
не чувствую души теперь родство.
Кто он таков, что мной повелевает?
Как смеет? Он – ничтожество пред мной.
Я властен, он меня не подчиняет,
отныне я – владыка над судьбой.
Я - тот, кто идеалы низвергает,
и в пепел обращает страх и боль,
пусть раб колени преклоняет,
постыдную свою играя роль.
Преступник клятв я данных, но и что же? -
Предателем давно я наречён.
Против себя, отца и братской ложи.
Делить нелёгкий жребий обречён.
Не ты ли презирал меня, учитель? -
Смотри, отец, я волен от страстей!
Ты – мой спаситель и мучитель,
ты властвовал чредою долгих дней.
Твоё господство волю подчиняло,
и ты был прав, но не добился своего,
когда веление надменно проклинало
ту слабость духа, смерти естество.
Ты отнял у меня навек забвенье,
в пучину повергая мук, скорбей.
Когда изрёк обет и отреченье,
я чуждым стал среди людей.
Они ли судьи с жалким приговором?
Молва идёт и камни пусть летят
в меня – изменника позором
пускай постыдно вволю заклеймят.
Приемлю дар, твоей десницей данный,
отвергнул всё, не ради ведь тебя.
Нет, мною не был власти трон желанный,
и не жил, об утрате я скорбя
счастливых дней ушедших. Ране
не ведал я, что ведаю сейчас.
Мы – гладиаторы на поле брани,
внимавшие толпы циничный глас.
В крови, но лики наши узнаются
среди иных, поверженных во прах,
в тревоге души страждущих мятутся,
отринувши навек любовь и страх.
И нет для нас прощения, презренных,
мгновений прошлого не жаль,
но во строках спасения нетленных
таится глубина - сердец одна печаль,
которая покамест не забыта,
но канет в Лету, может, и она,
река забвенья мною переплыта,
вода, как ночь, - всё призрачно-темна.
Я не забуду неземные дали.
Не в силах также позабыть
земли и радость, и печали,
но не смогу вовеки полюбить.
Да, никого. Я чужд для всех давно ведь
И кто способен разделить мою тоску?
С судьбою собираюсь прекословить
но от неё бежать я не могу.
И кто поймёт мои страданья?
Друзья? – Они не в силах разлюбить
цветы земные, и, обрекшись на скитанья,
свой путь не смогут без воли вершить.
Они не знают скорби и счастливы,
пускай бы им не знать моей беды.
Мои мытарства справедливы:
я заслужил все тяготы судьбы.
Не льётся яд уж более в ту чашу,
что до краёв была им налита,
Нет, не испейте горесть нашу,
она до дна уж нами допита.
Не вам её принять предназначалось!
Молитесь! Да хранит Господь всех вас!
Всё то, что мне судьбою причиталось, -
изведал я в урочный скорбный час.
Не лаврами, - но тернами венчалась
та жизнь, в которой пламенем угас
огонь пустых мечтаний и стремлений.
В молитвах искупить свои грехи?
Не будет более надежды воскресений, -
они в сердец безмолвии тихи.
Ступаю я на эшафот. Воспоминанья
пройдут пред взорами, - забыть
я не смогу. И сладкое незнанье
на миг единый я не властен возвратить.
А вы забудете, как прошлое забыли,
и в памяти сотрётся тяжкий грех:
как в первый раз вы кровь пролили, -
желая путь продолжить без помех.
И оправданье верно не искавши,
не ведая о тягостной вине,
покамест к вам набатом не воззвавши
та совесть, что таилась в тишине.
На муки не ступая одиноко,
в бреду, усталость прокляня,
и не теряя всё в мгновенье ока
не отрекались, не изведали огня,
который обжигал противоречьем,
кинжал вонзая глубже, кровь лия,
испепеляя мукою, злоречьем
молвы наполнив чашу бытия.
А я поныне ею сожигаем,
вершу усталым путь, куда?
Рассвет грядущий мне не досягаем
уж гаснет путеводная звезда.
Я одинок, взираю в бесконечность, -
такая отведенная мне роль,
я променял на горести беспечность,
принявши скорбную юдоль.
Судьбу мою, прошу, не повторите,
она мне мукою несносною была,
в словах моих послание узрите,
как жизнь в противоречьях тяжела.