Об этом российском императоре написано не слишком много. Впрочем, он и императором-то был всего два месяца и был свергнут с престола гвардейцами Елизаветы Петровны, едва достигнув года и трех месяцев от роду. Новая императрица часок понянчилась с развенчанным младенцем-императором, а потом… потом отправила его в вечное заточение. Так в России появился таинственный узник, существование которого, впрочем, ни для кого не было тайной.
Сохранилась, например, гравюра, на которой изображен император Иван VI Антонович в колыбели, окруженной аллегорическими фигурами Правосудия, Процветания и Науки. Вокруг шейки пухлощекого малыша обвита тяжелая золотая цепь ордена Андрея Первозванного — едва родившись, император стал кавалером высшего ордена России.
Такова была судьба Ивана Антоновича: всю свою жизнь, от первого дыхания до последнего, он провел в цепях. Сначала в золотых, потом – в железных.
Сын племянницы императрицы Анны Иоанновны принцессы Мекленбургской Анны Леопольдовны и принца Антона-Ульриха Брауншвейгского Иоанн Антонович родился 12 августа 1740 года. А императором стал в возрасте двух месяцев и пяти дней после смерти своей двоюродной бабушки-императрицы при регентстве герцога Курляндского Бирона – многолетнего фаворита Анны Иоанновны.
Родился Иоанн Антонович самом конце царствования Анны Иоанновны, поэтому вопрос о том, кого назначить регентом, долго мучил находившуюся при смерти императрицу. Анна Иоанновна хотела оставить трон за потомками своего отца Ивана V и очень беспокоилась, как бы он не перешёл в будущем к потомкам Петра I. Поэтому в завещании она оговорила, что наследником является Иоанн Антонович, а в случае его смерти — другие дети Анны Леопольдовны в порядке старшинства, если они родятся.
Точнее, задолго до брака племянницы императрицы с немецким принцем и рождения у нее сына, в начале 1730-х годов династия Романовых испытывала серьезный кризис — некому было наследовать трон. Анна Иоанновна была бездетной вдовой. При ней жила сестра Екатерина Ивановна, сбежавшая от своего супруга, герцога Мекленбургского, с малолетней дочерью Анной Леопольдовной, которую злые языки считали дочерью Петра Первого.
Правда, жива была цесаревна Елизавета Петровна, которой не было и тридцати лет. В Киле также жил племянник Елизаветы, сын ее покойной старшей сестры Анны Петровны Карл-Петер-Ульрих (будущий император Петр III). Однако Анна Иоанновна не хотела, чтобы отродье Петра I и «лифляндской портомои» — Екатерины I — вступило на трон Российской империи.
Вот почему в 1731 году был оглашен императорский указ, повергший в изумление всю Россию: согласно ему, они должны были присягнуть в верности причудливому завещанию Анны Иоанновны. Она объявляла своим наследником то «что породит чрево племянницы» от будущего брака Анны Леопольдовны с неизвестным еще иностранным принцем.
Удивительно, но именно так и получилось. Правда, с некоторыми поправками.
Регента Бирона дружно ненавидели все – и русские, и немцы. Через месяц с небольшим после воцарения младенца в стране произошёл переворот, в результате которого гвардейцы, возглавляемые фельдмаршалом Минихом, арестовали Бирона, отстранили его от власти и отправили в ссылку. Новым регентом была объявлена Анна Леопольдовна, мать императора.
Неспособная управлять страной, живущая в иллюзиях и любовью к своему фавориту, графу Линару, Анна постепенно передала всю свою власть фельдмаршалу Миниху, но тот не сумел ее удержать. Фактическая власть в России перешла к канцлеру Остерману, который отправил фельдмаршала в отставку и, соответственно, в ссылку – вслед за Бироном.
Что можно рассказать о самом императоре? Ни многословные указы, им «подписанные», ни военные победы, одержанные «его» армией, сказать о нем ничего не могут. Младенец — он и есть младенец.
25 ноября 1741 года цесаревна Елизавета Петровна совершила очередной государственный переворот. Глубокой ночью она ворвалась с мятежными гвардейцами в Зимний дворец и арестовала мать и отца императора. Солдатам был дан строгий приказ не поднимать шума в императорской опочивальне и взять ребенка-императора только тогда, когда он проснется.
Так около часа они и простояли молча у колыбели, пока мальчик не открыл глаза и не закричал от страха при виде свирепых гренадерских физиономий. Императора Ивана вытащили из колыбели и отнесли к Елизавете.
- Ах, дитя! Ты ни в чем не виноват! — всплакнула склонная к сентиментальности Елизавета и, немного потетешкав младенца, передала его охране.
Сначала Елизавета намеревалась выдворить «Брауншвейгскую семью» из России (так было официально указано в манифесте, обосновывающем её права на престол), но передумала, испугавшись, что за границей она будет опасна, и приказала посадить в тюрьму бывшую регентшу и её мужа.
В 1742 году, опять же в глубокой тайне, вся семья была переведена в предместье Риги — Дюнамюнде, затем, в 1744 году, в Ораниенбург, а после подальше от границы, на север страны — в Холмогоры, где маленький Иван, которого теперь по указанию Елизаветы Петровны стали называть Григорием, был полностью изолирован от родителей. Он находился в том же архиерейском доме, что и родители, за глухой стеной, о чем никто из них не догадывался.
Сначала «Григория», повезли на Соловки, но из-за осенней непогоды добрались только до Холмогор, где Ивана Антоновича поместили в бывшем доме местного архиерея.
Комната-камера экс-императора, была устроена так, что никто, кроме Миллера и его слуги, пройти к нему не мог. Содержали Ивана в тюрьме строго. Живого и веселого мальчика непрерывно держали в наглухо закрытой комнате без окон — все его детство, всю его юность. У него не было игрушек, он никогда не видел цветов, птиц, животных, деревьев. Он не знал, что такое дневной свет. Раз в неделю под покровом ночной темноты его выводили в баню во дворе архиерейского дома, и он, вероятно, думал, что на дворе всегда стоит ночь.
Долгие северные мытарства (кстати, сблизившие дотоле ненавидевших друг друга супругов) и постоянные роды сильно отразились на здоровье Анны Леопольдовны: в 1746 году она умерла, родив четвертого ребенка - дочь.
Елизавета никогда не отдавала приказа убить Ивана-Григория, но всегда желала, чтобы он умер. Когда он, восьми лет, заболел оспой и корью, охрана запросила Петербург: можно ли пригласить к тяжко больному доктора?
Последовал указ: доктора к узнику не допускать! Но от болезни, которая сгубила императора Петра Второго, маленький узник, на свою беду, поправился. Впрочем, может быть, потому и поправился, что докторов рядом не было…
Императрица запретила учить его грамоте, запретила ему прогулки, запретила даже стражникам разговаривать с мальчиком. Так прошло восемь лет.
В 1756 году шестнадцатилетнего заключенного внезапно перевезли из Холмогор в Шлиссельбург и поселили в отдельной, строго охраняемой казарме. Охране были даны строжайшие предписания не допускать посторонних к узнику Григорию. Окна помещения, чтобы не пропускали дневной свет, густо замазали краской, в камере постоянно горели свечи, за узником непрерывно наблюдал дежурный офицер. Когда приходили слуги убирать в помещении, Григория заводили за ширму. Это была полная изоляция от мира…
Не убивать, но и не давать жить…
В 1759 году один из охранников сообщал в своем рапорте:
«Арестанта, кто он, спрашивал, на что тот сказал, что он человек великий, и один подлый офицер то от него отнял и имя переменил».
Ясно, что Иван говорил о капитане Миллере, который отнял четырехлетнего мальчика у родителей в 1744 году. И ребенок запомнил это!
Кстати, личность бывшего государя и его краткое царствование вскоре подверглись процедуре damnatio memoriae: 31 декабря 1741 года был объявлен указ императрицы о сдаче населением всех монет с именем Иоанна Антоновича для последующей переплавки.
Через некоторое время монеты перестали принимать по номиналу, а с 1745 года хранение монет стало противозаконным. Лица, у которых обнаруживали монеты Иоанна Антоновича или которые пытались ими расплатиться, подвергались пытке и ссылке как государственные преступники. Вот почему монеты этого царствования чрезвычайно редки, чтобы не сказать - единичны.
Было отдано распоряжение об уничтожении портретов с изображением Иоанна Антоновича, а также о замене деловых бумаг, паспортов, церковных книг и прочих документов с именем императора («дел с известным титулом») на новые. Часть этих документов сжигалась, а часть хранилась в опечатанном виде в архивах. Изъятию подвергались и пропагандистские материалы, например, опубликованные проповеди с упоминанием имени Иоанна, оды Ломоносова в его честь и прочее.
Этот процесс продолжался всё царствование Елизаветы Петровны и был прекращен только после вступления на престол Екатерины II. Даже полтора с лишним века спустя, во время юбилейных мероприятий 1913—1914 годов, младенец-император был пропущен на Романовском обелиске в Александровском саду и на яйце Фаберже «Трёхсотлетие дома Романовых».
Так что не стоит упрекать в искажении истории только историков или писателей: самые высокие персоны государства подчас делали все возможное, чтобы полностью стереть из российской истории тот или иной период вместе с неугодной личностью. И тем не менее, несмотря на все запреты, «страшную государственную тайну» можно было узнать практически в любом кабаке, особенно ежели оный кабак находился недалеко от места заключения «персоны с известным титулом».
В борьбе со своим юным предшественником на троне императрица Елизавета Петровна прибегла к удивительному, но, впрочем, знакомому нам способу борьбы с памятью о нем. Так в официальной русской истории образовалась огромная «дыра» с 19 октября 1740 года, когда он вступил на трон, и до 25 ноября 1741 года, когда трон захватила Елизавета.
По всем бумагам получалось, что после окончания царствования императрицы Анны Иоанновны сразу же наступило славное царствование Елизаветы Петровны. Лишь столетие с лишним спустя, в 1888 году, были опубликованы два огромных тома бумаг царствования Ивана Антоновича. Так, наконец, тайное стало явным…
Но кто их читал, эти бумаги? А если и читал, то все равно не мог опубликовать ни строчки о событиях полуторавековой данности. Но, как часто бывало в России, легенда о таинственном узнике перешла в народ в виде сказания о «царевиче Иванушке», которого держали за семью стенами и семью рвами в каменной башне и железных оковах. Все знали, что определили Иванушку в оковы за верность «старой вере» и страдал он, естественно, за народ.
Народ тут, разумеется, был абсолютно не причем. Несчастный узник даже представления не имел о его существовании. Зато те, кто знал о существовании самого узника, всю жизнь несли тяжкий крест этой тайны. Иван-Григорий не давал покоя ни Елизавете Петровне, ни восшедшему на трон в декабре 1761 года Петру III, ни Екатерине II, захватившей власть в июне 1762 года. И все эти самодержцы непременно хотели увидеть таинственного узника собственными глазами.
Так случилось, что в своей жизни Иван Антонович видел только трех женщин: свою мать — правительницу Анну Леопольдовну и двух императриц! Да и то Елизавета при встрече с ним в 1757 году была одета в мужское платье. В марте 1762 года император Петр III сам отправился в Шлиссельбург, под видом инспектора вошел в камеру узника и даже разговаривал с ним. Из этого разговора стало ясно, что заключенный помнит, что он вовсе не Григорий, а принц или император. Это неприятно поразило Петра III — он-то думал, что узник сумасшедший, беспамятный, больной человек.
Екатерина II получила проблему Ивана в наследство от мужа. И она, тоже движимая любопытством, отправилась в Шлиссельбург в августе 1762 года, чтобы посмотреть на секретного узника и, возможно, поговорить с ним.
Нет сомнения, что Иван Антонович своим диким видом производил на посетителей тяжелое впечатление. Двадцать лет заключения в одиночке искалечили его, жизненный опыт юноши был деформированным и дефектным. Ребенок — не котенок, который и в пустой комнате вырастет котом. Иван не знал ласки, доброты, жил как зверь в клетке. Офицеры охраны, люди невежественные и грубые, со зла и от скуки дразнили Иванушку, как собаку, били его и сажали «за непослушание» на цепь. Как справедливо писал М. А. Корф, автор книги об Иване Антоновиче, «до самого конца жизнь его представляла одну нескончаемую цепь мучений и страданий всякого рода».
И за что? За то, что в младенческом возрасте был сначала провозглашен императором, а потом свергнут? Жестокость Романовых порой поражает: один император всю жизнь провел в заточении, второй – наизаконнейший наследник российского престола – то ли задушен, то ли зарезан сообщниками его жены-узурпаторши. Нужды нет, что Екатерина осталась в веках, как Великая: она отобрала трон сначала у своего супруга, потом – у сына, который должен был стать императором, достигнув шестнадцати лет. Но ждал престола тридцать с лишним годков, безнадежно испортив этим ожиданием психику и характер.
Позже «гуманистка» Екатерина II писала, что она приехала в Шлиссельбург, чтобы увидеть принца и, «узнав его душевные свойства, и жизнь ему по природным его качествам и воспитанию определить спокойную». Но ее якобы постигла полная неудача, ибо «с чувствительностью нашею увидели в нем, кроме весьма ему тягостного и другим почти невразумительного косноязычества (Иван страшно заикался и, чтобы говорить внятно, поддерживал подбородок рукой. — Е. А.), лишение разума и смысла человеческого».
Поэтому, заключила добросердечная государыня, никакой помощи несчастному оказать невозможно, и для него не будет ничего лучшего, как остаться в каземате. Вывод о безумии Иванушки делался не на основании врачебного обследования, а по донесениям охраны. Какими психиатрами бывают охранники, из советской истории мы знаем хорошо. Профессиональные же врачи к Ивану Антоновичу никогда допущены не были.
Словом, узника так и оставили догнивать в сырой, темной казарме. Вскоре после отъезда императрицы из Шлиссельбурга, 3 августа 1762 года охранники-офицеры Власьев и Чекин, получили новую инструкцию. В ней (в явном противоречии с утверждением о безумии заключенного) было сказано, что с Григорием нужно вести разговоры такие, «чтоб в нем возбуждать склонность к духовному чину, то есть к монашеству… толкуя ему, что житие его Богом уже определено к иночеству и что вся его жизнь так происходила, что ему поспешать надобно себе испрашивать пострижение». Вряд ли с сумасшедшим, «лишенным разума и смысла человеческого», можно вести высокие разговоры о Боге и пострижении в монахи.
Крайне важно, что в эту инструкцию, в отличие от предыдущих, был внесен и такой пункт:
«4. Ежели, паче чаяния, случится, чтоб кто пришел с командою или один, хотя бы офицер… и захотел арестанта у вас взять, то оного никому не отдавать… Буде же оная сильна будет рука, что спастись не можно, то арестанта умертвить, а живого никому его в руки не отдавать».
Казнить нельзя помиловать.
Екатерину, в принципе, можно понять: пока Иван был в заточении, предпринималось много попыток освободить свергнутого императора и вновь возвести на престол. На всех угодить трудно, в России – тем более. Не зря Елизавета так боялась покушений и переворотов, что спать ложилась на рассвете и каждый раз – в другом месте.
Петр Третий испугаться ничего не успел: во-первых, совершенно не думал о том, что его можно свергнуть или убить, а, во-вторых, был занят тем, что она называл «государственными делами», то есть подготовкой к заточению Екатерины в монастырь и женитьбе на своей любовнице Елизавете Воронцовой. А посещение заключенного в Шлиссельбурге узника довольно быстро изгладилось из его памяти.
А потом – очередной переворот, приведший на трон Екатерину. Эта женщина никогда ничего не забывала и не откладывала «на потом»: всегда помнила, что на престол она попала не вполне законным путем. А в Шлиссельбурге находился законный во всех отношениях император, которого некоторые очень желали бы видеть на российском троне.
Побег из крепости был немыслим: ни одному из заключенных никогда еще не удавалось его совершить. Шлиссельбург стоял на острове у самого истока холодной и темной Невы из Ладожского озера был тем первым кусочком неприятельской шведской земли, на который ступила нога Петра I в самом начале Северной войны. Недаром он переименовал крепость Нотебург, отвоеванную в 1702 году у шведов, в Шлиссельбург — «Ключ-город». Этим ключом он потом открыл всю Прибалтику.
И почти сразу же крепость стала политической тюрьмой. Уж очень удобен был для узилища этот уединенный остров. Попасть сюда можно было только через одни ворота, при этом нужно было огибать по воде на глазах охраны почти весь остров. Да, бежать отсюда было невозможно.
И только раз была предпринята дерзкая попытка освобождения одного из шлиссельбургских узников - ровно через два года после визита в крепость Екатерины, как будто была угадана авторами пресловутой инструкции. Как по написанному сценарию, явился неизвестный офицер с командой, никаких бумаг охране не предъявил, завязался бой, нападавшие усилили натиск и, видя, что «оная сильна будет рука», Власьев и Чекин кинулись в камеру.
Они, как сообщал современник, «напали с обнаженными шпагами на несчастного принца, который к этому времени проснулся от шума и вскочил с постели. Он защищался от их ударов и, хотя был ранен в руку, но сломал одному из них шпагу; тогда, не имея никакого оружия и почти совершенно нагой, он продолжал сильно сопротивляться, пока наконец они его не одолели и не изранили во многих местах. Тут наконец он был окончательно умерщвлен одним из офицеров, который проколол его насквозь сзади».
Событие произошло в белую ночь с 5 на 6 июля 1764 года. Офицером-освободителем был один из охранников крепости, подпоручик Смоленского пехотного полка Василий Яковлевич Мирович. С отрядом солдат, которых он подбил на бунт, Мирович пытался захватить особую тюрьму, в которой содержали секретнейшего узника. Узнав о смерти узника Мирович сдался на милость властей и был тотчас арестован. Все подбитые им на бунт солдаты также были схвачены. Началось расследование страшного преступления…
Есть все основания подозревать Екатерину II в организации этого «освобождения». В обществе ходили благожелательные слухи об Иване Антоновиче. В 1763 году был вскрыт заговор, участники которого предполагали убить Григория Орлова, фаворита императрицы, и поженить Ивана Антоновича и Екатерину II, чтобы тем самым закрыть долгий династический спор. Такие планы заговорщиков явно не нравились ни Орлову, ни самой государыне. В общем, был человек — и была проблема…
Вот тут-то и появился подпоручик Василий Мирович — бедный, нервный, обиженный, честолюбивый молодой человек. Когда-то его предка, сподвижника Мазепы, сослали в Сибирь, и он хотел восстановить справедливость, вернуть прежние богатства семьи. Когда Мирович обратился за помощью к своему влиятельному земляку, гетману Кириллу Разумовскому, то получил от него не деньги, а совет: сам прокладывай себе дорогу, старайся схватить Фортуну за чуб — и станешь таким же паном, как и другие!
После этого Мирович и задумал освободить Ивана Антоновича, отвезти его в Петербург и поднять мятеж. Однако дело сорвалось, что некоторым историкам кажется вполне естественным, так как они считают, что Мирович стал жертвой провокации, в результате которой погиб опасный для Екатерины соперник.
Во время суда над Мировичем среди судей неожиданно вспыхнул спор: как могли офицеры охраны поднять руку на царственного узника, пролить царскую кровь? Дело в том, что от судей была утаена инструкция от 3 августа 1762 года, данная Власьеву и Чекину и предписывавшая умертвить узника при попытке его освобождения. Однако судьи, не зная об инструкции, были убеждены, что охранники поступили столь жестоко по собственной инициативе, а не выполняя приказ. Спрашивается, зачем властям нужно было утаивать эту инструкцию от суда?
Но, справедливости ради, мы не можем игнорировать и слова Екатерины, которая писала, что Власьев и Чекин сумели «пресечь пресечением жизни одного, к несчастью рожденного» неизбежные бесчисленные жертвы, которые несомненно воспоследовали бы в случае удачи мятежа Мировича.
Действительно, трудно представить, какие реки крови потекли бы по улицам Петербурга, если бы Мирович привез Ивана Антоновича (как он предполагал) в Литейную слободу, захватил там пушки, поднял на мятеж солдат, мастеровых… И это в центре огромного, густонаселенного города.
Смерть Иванушки не огорчила Екатерину и ее окружение. Никита Панин писал императрице, которая в это время была в Лифляндии:
«Дело было произведено отчаянною ухваткою, которое несказанно похвальною резолюциею капитана Власьева и поручика Чекина пресечено».
Екатерина отвечала:
«Я с великим удивлением читала ваши рапорты и все дивы, происшедшия в Шлиссельбурге: руководство Божие чудное и неиспытанное есть!»
Получается, что государыня была довольна и даже обрадовалась. Зная Екатерину как человека гуманного и либерального, даже веря, что она не была причастна к драме на острове, объективно смерть Ивана была ей выгодна: нет человека — нет проблемы! Ведь совсем недавно, летом 1762 года, в Петербурге передавали друг другу шутку фельдмаршала Миниха, сказавшего, что он никогда раньше не жил при трех императорах одновременно: один сидит в Шлиссельбурге, другой в Ропше, а третья в Зимнем.
Теперь, после смерти Петра III «от геморроидальных колик» и гибели Иванушки, уже никто не мог шутить подобным образом.
Расследование по делу Мировича было недолгим, а главное — необыкновенно гуманным, что для дел подобного рода кажется странным. Екатерина запретила пытать Мировича, не позволила допросить многих его знакомых и даже брата арестанта. Обычно же на следствии в политической полиции родственники становились первыми подозреваемыми в пособничестве преступнику.
Мирович держался невозмутимо и даже весело. Складывалось впечатление, что он получил какие-то заверения относительно своей безопасности. Он был спокоен, когда его вывели на эшафот, возведенный на Обжорке, — грязной площади у нынешнего Сытного рынка. Собравшиеся на казнь несметные толпы народа были убеждены, что преступника помилуют, — ведь уже больше двадцати лет людей в России не казнили. Палач поднял топор, толпа замерла. Мирович по-прежнему был невозмутим…
Обычно в этот момент секретарь на эшафоте останавливал экзекуцию и оглашал указ о помиловании, жалуя, как говорили в XVII веке, «вместо смерти живот». Но этого не произошло, секретарь молчал, топор обрушился на шею Мировича, и голова его тотчас была поднята палачом за волосы…
Народ же, как писал Г. Р. Державин, бывший очевидцем казни, «ждавший почему-то милосердия государыни, когда увидел голову в руках палача, единогласно ахнул и так содрогся, что от сильного движения мост поколебался и перила обвалились».
Люди попадали в Кронверкский крепостной ров. Истинно, концы были схоронены в воду… а также в землю. Ведь еще раньше казни Мировича Екатерина распорядилась закопать тело Иванушки тайно где-нибудь в крепости.
Место захоронения Ивана VI точно неизвестно. Как принято считать, «известный арестант» был похоронен в Шлиссельбургской крепости. Где-то среди развалин Шлиссельбургской крепости, на обширном, пустом и густо заросшем дворе лежат останки настоящего мученика, который весь свой век прожил в клетке и, умирая, так и не понял, во имя чего жил и во имя чего погиб.
При Павле и после него о «русской Железной маске» никто уже и не вспоминал.