На смятой кровати узорами айсбергов стелются складки и фалды, намытые пыльной вьюгой.
Меридит нервно мнет шелк сияющей простыни.
«Ассистента ко мне! Тут натянута наволочка слишком туго…
Чтоб их всех там… Меридит, ты готова?».
От громкого звука мелко трясутся шторы,
ресницы Меридит, фокусные затворы,
софит огни.
Меридит раздевается медленно. Будто бы под водой,
непослушными пальцами стягивает с головы толстовку,
тащит джинсы за кончик штанины обмякшей, слепой рукой.
Меридит снимает одежду,
снимает кожу,
сдирает ее,
оставляя окровавленную полоску
там, где должно быть сердце, в котором слезы
и мысли в кулак зажаты одна к другой.
Меридит четками ноющих позвонков опускается в мягкий Арктический океан,
изгибается, будто кошка – не из тех, что на чьих-то коленях,
а из тех, у которых когти – вольфрам,
и глаза, как у сфинксов, с тоской бесчувственной пополам,
со скупым сияньем песком занесенной лени.
«Меридит, покажи мне страсть!»
«Меридит, покажи любовь!»
«Меридит, покажи презренье!»
Меридит умная девочка, Меридит действительно хороша.
На секунду вдруг оживают каменные глаза,
вспыхивает огонь, леденящий кровь,
и приходит в кошачьи-изысканное движенье
каждая мышца, на теле свой дикий узор рисуя.
Меридит помнит, как раньше говорил ей кто-то из-за кулис,
говорил смеясь: «Сейчас вылетит птичка, улыбнись!»
Но почему-то летела винтом из объектива пуля.