Он жил в бревенчатой избушке,
Поставленной в глухом бору.
Тропинка от неё к опушке
Шла сквозь чащобу по бугру.
Едва приметная, петляла
Меж елей, вставших во весь рост,
А у опушки пропадала,
Нырнув в берёзовый подрост.
Бродил он ночью у опушки,
И до деревни доходил,
Глядел на спящие избушки
И всё печалился, грустил.
Он не хотел идти обратно,
Сидел до зорьки на пеньке.
А мысли рвано и невнятно
Текли о будущем деньке...
Скучать он одиноко будет
И втайне злиться, а тогда,
Коль забредут в чащобу люди,
Случится сущая беда:
Водить кругами их он станет,
Ещё в трясину заведёт,
Когда же сам бродить устанет,
То бросит их и вглубь уйдёт.
А ночью выйдет на опушку,
Когда уснули и ветра,
Издалека на деревушку
Глядеть вновь будет до утра.
Жизнь к лешему, увы, жестока:
Она, как говорят, – не мёд!..
Лишь тот, кому жить одиноко,
Кручину лешего поймёт!..