Как гадюка, апрель копошится в траве,
вгрызается в землю;
нет, тому, что шептал мне степной суховей,
я больше не внемлю.
У подъезда меня догоняет, как пёс,
взъерошенный случай
наконец убежать от тяжёлых колёс
рутины научной!
Зеленей, белый лист и бутоны раскрой —
не tabula rasa! —
под моей одинокой смешливой звездой,
что корчит гримасы.
Ей, должно быть, смешно, что бегу от комет
извечной морали,
только я не хочу быть мадам Лафайет,
скажите, должна ли?
В двадцать лет, милый друг, не поймёшь ни черта,
(и даже Флобера!)
только глухо твердишь: красота, красота!
без всяческой меры.
Не жестокий ты месяц, апрель, и не ври:
ты слышал нередко
прорастающих песен неистовый ритм
на лестничной клетке!
Так давайте хлебать из морей этих всласть
ковшом, как на рынках,
ведь когда-нибудь небо сожмётся для нас
в простую пылинку.
А пока надо мною плывут облака —
пускай по привычке! —
я на звёзды смотрю и ломаю в руках
потухшие спички.