Судьба вещей длиннее века –
их дольше века длится день,
длиннее жизни человека,
что тень наводит на плетень.
Вот – есть не просит и не пьёт,
гордясь своей дубовой плотью,
старинный бабушкин комод –
уж третий век, как он в работе!
Стоит – важнейшая персона! –
на лоб надвинув кружева,
и в этих кружевных узорах
таится Вологды зима.
А в изморозных переборах
минувшей древности седин,
вплетённых с умыслом в узоры
сказаний, песен и былин,
в коклюшек стук и шутки девок,
в старушек едкий шепоток,
в преданья, старины напевы,
в морозной свежести глоток –
мне чудится оконце в детство,
в нём отражалась: я – не я,
мечтаний мутное соседство,
скупая скромность бытия…
Зеркальный складень на макушке,
втройне угасших вдруг зеркал,
так долго был моей подружкой,
меня как гостью привечал.
Ах. Театр детства! За портьерой –
с зачахшим лотосом в пыли,
была я – сценой и партером,
и даже кораблем вдали.
Гримасы, рожицы, ужимки…
Хозяек прежних блик и тень
в зеркал переводной картинке
скрывает нежной пыли лень.
Под ней, в болотце амальгамы,
смущённо дремлет прошлый век –
с кофейным фото в круглой раме,
с улыбкой робкой губ и век.
Сияют медью ключевины –
за ними тайны разных дней:
от дивных пуговиц старинных
и до пинеточки моей.
Судьба вещей длиннее века,
их дольше века длится день,
что не смущает человека –
их создавать ему не лень.
06.04.2016