Прошло с тех пор немало лет,
Но и сейчас не гаснет свет
Прекрасной повести о том,
Как смелый Хан сразил, мечем
Врага и дочь его пленил,
Да сам в те сети угадил.
Была так пленница мила,
Что в миг его с ума свела.
Жениться вздумал Хан и вот,
Глашатай всех на пир зовет.
Жена и сына мать в слезах.
Забыты все, лишь на устах
Злодейки имя, ее стан.
Наш Хан любовью обуян,
Забыл обычаи, народ,
Любовный яд его влечет,
Горит огнем в его груди,
Но то ли будет впереди.
Кипела в пленнице той месть
И бед несла уже не счесть.
Все в этом мире чары зла
Она на сына излила.
Обоих разом извести
За смерть отца, но не спасти
Ей стало сердца своего -
Сама любовь вошла в него.
Растоплен лед, она грустит,
В глазах ее слеза блестит.
Не видит звезд, не видит дней,
«Убица» праведных царей.
А где же сын? Да вот же он!
Впервые в жизни он влюблен.
Забыты правила, покой,
И мать, слезу стерев рукой,
К отцу и мужу весть несет…
Но утро поздно настает,
Не видит Хан, как сына взгляд
Погас, он свадебный наряд
Уже надел и на помост
Взошел уже, но как не прост,
Сказать по правде, этот шаг
В судьбе любой он не пустяк.
Жених давно невесту ждет,
Вокруг него народ снует,
А молодой все нет и нет,
В степи далеко ее след.
Посмела, как бежать она!
Бежать и даже не одна!
А вместе с сыном. Хан взбешен.
Впервые в жизни он смешон.
Настала очередь узнать,
Кого хотел он в жены взять.
Коней! Весок его стучал!
И лук! А то он заскучал!
Влюбленных скоро он догнал.
Каким же страшным был финал!
Простить мог Хан и отпустить,
Сердца двоих оставить жить!
Но жизни нить оборвалась,
Лежали, за руки держась
Тела, а души в небеса
Летели... Даже голоса
Замолкли пташек и зверей,
Видать стрелы они добрей.
Лежали рядышком тела.
Из ран их кровь уж не текла.
Она застыла, только взгляд,
Да рук, сплетенных миг назад,
Не мог уж Хан разъединить.
Любви стрелой ведь не убить!
Горели счастьем их глаза,
И только девичья слеза
Скользнув, открыла правды лик,
Сколь был суров он и велик,
Что камнем стала Хана плоть.
Ей не дано стрелять, колоть,
Дано обманутой ей быть.
И век прощать, и век казнить.
Теперь он мог, но лишь себя...