Штормовое предчувствие стелется по земле.
Над вулканами облако силится заалеть.
Веет с севера серой, с востока – лавина мглы.
И в лавине – мы.
В океане бессмертия люди волочат сети
и вылавливают людей, ожидая смерти.
Пусть пространство сгущается, временем становясь,
но не рвётся связь.
Рдеет ярость, решает прошедшее воскрешать.
В сердце движется магма, и магму не удержать.
Так из чёрного пепла и белого шума волн
на песок выступает потерянный легион.
...
– Я всё помню! –
и память обратный ведёт отсчёт:
алый август, сияющий май, есть ли что ещё
незапятнанное – смолой ли, золой ли, кровью?
Только два амулета, лежащие в изголовье.
Я всё помню:
бревенчатый дом с темнотой внутри,
и горящее горло, и голос, сошедший в хрип,
и снега' по колено, и нежность на грани сна,
и вслепую касанье, и печка во тьме красна.
Помню тёплую пемзу, шипение фумарол.
Кто не верил, не ведал, не чувствовал – тот обрёл
свой огонь, свою вечность у кратера на краю.
Я всё помню.
Всё помню.
И более не горю.
...
Никогда –
только звук
или всё-таки смысл есть
не отдать набегающим волнам нательный крест,
ожидать не-грядущего, верить в своё ничто
до тех пор, пока веру не вырвет с корнями шторм?
Будет голод причастия, шикша и черемша.
Будет воля твоя, но немного дано решать.
Наша суть не изменится, как нас ни нареки:
мы – созвездия атомов, скрученные в витки,
миллионами множим галактики ДНК.
Космос к космосу: прикасаемся, приникаем.
Мы – отличные вещи, сложнейшие механизмы.
И ни капли жизни.
...
Отрывается клапан от сердца – лети, лети,
окровавленный лепесток из моей груди.
Помню небо, намёрзшее инеем на ресницы.
Не могу смириться.
Серным северным ветром маяк со скалы снесён.
Девятьсот девяносто девятый кошмарный сон
продолжает сниться.
...
В пустоте побережья, в тысячный чёрный день
человек обнимает пустоты из-под людей.
В сумасшествии шепчет: как дорог, как дорога.
Океан обнажает новые берега.