есть ли смысл в упорядочивании вещей, попыток сгладить
вырезать из плоти и мыслей нечто,
когда ты шредингеровское ничто,
я везде и нигде, посмотри, смотри внимательней
так для чего мне набор действий способствующих признаниям,
всем этим глупым завязкам,
когда через край выплескивается
что-то такое детско-нежнотное
от чего хочется срывать ногти о бетонные стены,
лезть из кожи расцарапывая, что есть силы,
на уровне седьмого шейного позвонка,
метаться библейским левиафаном пожирающим собственное нутро,
как будто это что-то изменит,
и все эти чувства не выродятся в химеру,
взаиморазложение, взаимный каннибализм.
люди встречаются, обмениваются слюной, словами любви,
потом в ход вступает сцепление плоти,
сила трения между сутей,
а после отторжение, скука и одиночество,
люди встречаются чтобы в конце концов их разбило о быт и рутину,
оставить на свет еще шестеренок для давно изломанного механизма
под названием человечество, страдания приумножая.
видимо страсть выпускают на фабрике,
упаковывают в целлофан,
словно лишних котят, и отправляют почтой.
все у всех так похоже
отличается только штрих-код.
я не из тех кто хотел бы ранить,
и не из тех кто хотел бы присвоить.
я всего лишь где-то поблизости
персональный jesus kill la kill, адская гончая,
монстр прячущийся под кроватью.
вылезающий из своего логова
когда какая-то мерзость хочет прервать твой сон.
мой драгоценный друг, ничего не обещаю, но
все что вокруг тебя это спальня, и в нее проникают кошмары,
обступают тебя в эпицентре бесконечной селиновской ночи,
плотным порочным кругом,
ржавым капканом, водоворотом химической жижи,
по углам выползают и каются мрази, юродивые, полубезумные,
поначалу - с заметной охотой, а после - не очень, не очень.
дергают за рукава, ну дай, дай нам себя,
и почему так мало?
я сижу в изголовье, врубелевский демон, улыбающийся Харон,
мне по нраву такие забавы,
я проблемный ребенок, маньяки - мои идеалы,
моя мать - война, отец - охотничий нож,
а крюки на подвальной стене, лязг цепей - лучшая колыбельная.
меня хватит на всех.
меня хватит на каждого.
приходите ещё, приводите знакомых.
утро мое давно целый парк аттракционов из пыток,
я просыпаюсь и почти ничего не вижу,
иногда дольше пяти минут,
Хронос неумолим,
будто в моих глазницах нечто холодное и тяжелое.
я вспоминаю о птицах копошащихся
словно черви в розовой ране, в которую так вглядывался сельский врач.
и увидел на дне себя.
каждый раз когда я иду умываться
старый ворон говорит мне
сидя на краю раковины
мы все полетаем мы все полетаем
повторяя раз за разом строчку из Кинговской книжки
когда я заглядываю в сливное отверстие
вытащить ком намотавшихся черных волос.
разглядывает мою ногу, ему очень нравятся
строчки о боли, но трещит мне в самое ухо
он прав, никто никому не поможет.
и тут я с ним солидарен,
тоже люблю эти строчки,
времени мало, его всегда так мало
мои легкие слиплись, связки атрофировались с годами молчания,
еще у тебя сложная р в имени.
я держусь ледяными пальцами за дверной косяк, чтоб не упасть
а за мной наблюдают тысячи птичьих глаз
потому что не могу выдавить ни звука
/я уже упоминал моих верных спутников
неизбежное всегда неизбежно/
а мне надо тебе сказать
и это находит выход
мои слова так легко услышать, пусть я говорю, казалось бы, в первый тебе
оно вытекает с темно-вишневой кровью
сбитых на трассе животных
черным потоком из пасти быков павших жертвой корриды
читается в мертвых белесых рыбьих глазных впадинах,
сотнях тел всплывших к поверхности из-за отравленных стоков
в стонах и грохоте взрывающихся многоэтажек
падающих мостов
в каждом хрипе умирающих от зарина 20 марта 1995 года
на станциях Касумигасэки и Нагататё.
в неподвижных зрачках питона забравшегося в голубятню
в его шипении
в гудении ЛЭП, скрежете двигателей
в воплях животных замерзших и идущих ко дну при неудачной переправе
писках выпавших из гнезда птенцов, сломавших крылья
в треске разбитых автомобильных стекол из-за аварии
бомбардировках Хиросимы и Нагасаки
взрывной волной сказанной моим голосом
ты мне нравишься ты мне нравишься
нравишься
любой любым
ничего не меняй в себе, не меняйся
все собирался сидеть у твоих ног во время отходов, расчесывать волосы
потом брать за руку и вместо прогулки вести в католическую церковь
посмеяться над святыми ликами
над такими нелепым людьми под порохом
ave Maria
e non ho amato mai tanto la vita
tanto la vita
тут торопиться некуда
только одно условие
главное для чудовища - сгинуть раньше его обладателя.