Состав, что опоздал на восемь лет.
Дыра в груди. И вкруг нее краями
по ветру бьются: мартовский рассвет,
ночь октября с холодными огнями;
промозглый день начала ноября,
окошко касс на станции "Циолковской".
И поезда гремят, гремят, гремят…
Я застываю лужицею воска.
Но прежде был июль, и был июнь.
Все в первый раз. Все трепетно и чисто:
вот я без страха что-то отдаю,
вот - принимаю что-то, слишком быстро.
И было много света и тепла,
и планов, обещаний и раздумий.
Спокойной речкой эта жизнь текла.
Я прожил эту жизнь. А после - умер.
И снова поезд. Станция и лес,
теперь - уже близ Северной Столицы.
И память опускается с небес,
и ветром ударяет в наши лица,
сдувая пыль, и вместе с нею - плоть.
И обнажает корни и скелеты,
все то, что мы старались побороть.
Но мы старались плохо, и за это
мы получили пригоршню монет,
которые растратили бездумно.
Я покупаю пачку сигарет,
и поступаю вовсе неразумно,
с нее сдирая жесткий верхний слой,
вонзая иглы глубже, глубже в сердце.
Свой собственный лирический герой,
и никуда от автора не деться.
Последнему все кажется, что тот
сполна еще не выплатил, что должен
за сделанное и - наоборот.
И вот, достав свой карандаш из ножен,
героя автор гонит по строке
и норовит спровадить со страницы.
Но линий на карающей руке
узору не дано перемениться.
Холодный ливень исхлестал Москву.
Окошко касс на Киевском… ах, что там.
Я трачу это время, не живу.
И трачу без бюджета, без расчета.
И в этой череде унылых дней
одно лишь эхо мне и отвечает.
Но вдруг - стократ становится сильней,
лавину осознания рождая,
меня вминая намертво в кровать.
Но я спокоен так, что даже страшно.
Я и забыл, что в силе забывать
тебя я превзошел, мой друг, однажды.
Состав, что опоздал на восемь лет.
Дыра в груди, и нить ее не стянет.
Я помню то, чего покуда нет,
и даже то, чем мы уже не станем.
Но четче нас я помню: голый лес
вкруг станции "Циолковская"; темнеет,
и тишина спускается с небес.
И воск застывший крошится под нею.