В послевоенном Ленинграде
Был переполнен Летний сад.
Там в выходные на эстраде
У духовых один антракт.
Звучали песни о России,
Об алых звездах над Кремлём,
Как над Невою небо сине,
Как жизнь светлеет с каждым днём.
Гуляющий народ толпился,
Скрипел песочницей аллей,
И в тубе лучик отразился,
Пробив свой путь среди ветвей.
И раны вековых деревьев,
Почти людских, блокадных, ран,
С военно-музыкантским рвеньем
Еще быстрее рубцевал.
Иван Андреевич, довольный,
Весь в кружевах своих зверей,
Почти привыкший к вольной воле
(Ведь под доской был столько дней!),
Глядел на людное движенье
И все сильней отпотевал.
Он знал, что он на этой сцене
Сейчас не главный генерал.
А беломраморные грудки
И бёдра, белого белей,
Меня, трёхлетнего малютку
Не беспокоили. Сильней
Меня смущал вопрос не пола,
А самый важный в тот момент…
Так, я спросил про Аполлона:
«Он за фашистов, или нет?»
А за Фонтанкой, рядом с домом,
Музей, пока еще живой,
Музей Печальной Обороны,
Той, ленинградской, корневой.
Его еще не разломали,
Не уничтожили вконец,
И в Смольном тех не расстреляли,
Кто был недавно молодец…
И быть не надо осторожным,
Чтоб дать осмысленный ответ
На тот вопрос, совсем не сложный:
«Ты за фашистов, или нет?»
Взрастают банки из осколков.
Страна дошла до рубежа.
Уже осмеян гордый сокол,
И стали люди за ужа.
А тут и новые фашисты
Передают своим привет.
И жалко скалится нечистый:
«Ты за Россию, а я нет»…
Трубит трубач, натужив щёки,
И машет палочкой майор…
А мальчик, помня все уроки,
Россию любит до сих пор.