Армейцев двое танцевали танго
весной у Поцелуева моста.
Один – потолще и повыше рангом,
другой же – юн и тощ, почти глиста.
Фонарь горел. На вывески аптеки,
как и положено, тлел красный крест,
и звёзды, небольшие, как копейки,
брели неброско из небесных мест.
Бренчала музыка. Зачем, откуда
она литаврственно по мостовой,
возвышенное выбивая чудо,
армейцев поднимала над землёй?
И брезжила лазурь, и голубели
в неоновых оттенках их тела,
всех укоряя в том, что огрубели
и нагло лезут не в свои дела.
И хорошо, что было это ночью,
прохожий не гулял, ни трезв, ни пьян.
И жители не видели воочию,
как извращается природа у славян.
Лишь кони на мостах, да на фронтонах
грифоны, ну, и при парадных львы
впадали в панику во снах фантомных
на берегах Залива и Невы.
Армейцев танго в смерти не забуду,
и в склепе буду вспоминать, крутясь,
тот танец, как любви чумной приблуду,
как будто полюбился карпу язь!
Вот станем нолищами – суть нарыщем!
Я, набубенившись, и буен, и болтлив:
«Мелодий выспоренных втуне ищем,
когда и в хаки голубой отлив!»