Вечерний свет.
Прозрачная прохлада.
Садовая любовная скамья.
Одежды голубиная преграда
Трепещет,
И её снимаю я,
Чтоб в первый раз
Отведать райских яблок
На нежность, нецелованность, на вкус.
Из космоса звезда сквозь небо падает,
Её я вставлю в бесконечность бус –
Преграду на груди твоей истомной
Последнюю…
Теперь ты – просто ню.
Скамью несут по морю ритма волны…
Исследованье стрит и авеню…
Приподнята в экстазе скачки грива –
В ней десять пальцев, но не удержать
Ни первого – пробойного – порыва,
Ни следующих…
Не скамейка – гать
Над притяженьем плавности болота
(Поди распробуй эту глубину),
И двадцать первый палец – вместо лота –
Нырнул,
И вынырнул,
Опять нырнул
Из темноты – во тьму,
Из света – к свету.
Стальная мягкость – в венчике цветка.
Вот соловьи очнулись в бересклете,
Заохали, заплакали, пока
Рыдание не перешло на коду
И Песню Торжествующей Любви.
"Соитие, похожее на роды," –
Провозглашают саду соловьи,
И вот, сжимая мерную пружину,
Старанье страсти ходит ходуном.
Теперь и я на спину опрокинут,
Теперь и он – уже давно не он:
Дельфин, приподнимаемый волнами
И прячущийся под изгибы их…
Рук перепутанных орнамент
И бедер глубоководный всхлип…
Затихли соловьи –
Их страсть, похож,
Вивальди не удовлетворил.
Продлись, мгновение!
И позже, позже
Излейся бесконечной лавой, пыл!
И вот тротиловым эквивалентом
Тунгусский взорван метеорит,
Распался на микроны континентов
С экватором наружу и внутри…
И – только пульс!
Нет, два тяжелых пульса,
Нет, два набата в стонущей ночи,
И соловьи руладами волнуются,
И не в саду друг друга не ищи.