я смотрел на тебя в последних минутах разума,
стараясь запомнить каждую чёрточку,
каждую линию.
отец говорил, что морская - самая сладостная из миль,
и, быть может, я «после» смогу оказаться там -
проснусь и увижу, как чертится волнами море,
изорванным слухом вновь обретая штиль,
наполняя теплом ту боль, где была пустота,
бесконечно внутри.
мои волны будут ластиться к твоим рукам,
и я вспомню, что, боже, тебя так давно любил.
если камень и тьма – ты сразу пойдёшь ко дну.
если камень и свет – становишься маяком,
и таким маяком мне стали твои глаза -
бесконечно прекрасный цвет, обрамлённый болью.
ты позволишь ли мне замарать свои руки кровью,
только б глаз твоих не затронула темнота?
и опасная сталь, направленная в живот,
будет приравнена для меня к желанному поцелую.
я готов умирать с улыбкой от твоих рук,
ловить каждое слово, сошедшее с твоих губ,
любить тебя больше жизни –
такую святую,
такую гордую.
я смотрел на тебя в последних минутах разума,
безумно желая запомнить каждую чёрточку,
каждую линию.
мы не чувствовали скорый конец наших судеб или же собственного геройства,
только желание жить
и немножко усталость.
я смотрел на тебя, безумно родную, близкую, и, казалось, что вовсе
не существую.
я смотрел на тебя, смотрел, не дыша,
не чувствуя,
как последние силы тонули в закатном мареве.
я думал о дышащей в спину смерти
и поцелуе.
и в горле горчила смесь кислорода, голоса да бархатной пыли взгляда,
живого,
тёплого.
казалось, сплетением слов наших грелась теперь планета,
и капля свечи звездой холодного космоса
зажженной – плавилась в сердце,
снижаясь по Кельвину,
Цельсию,
Фаренгейту.
моё счастье горит в груди, ослепляя пламенем, -
позволь мне разбить твои путы, позволь мне спасти тебя.
я верю, что в следующей жизни мы будем счастливы,
я верю, что в следующей жизни мы снова встретимся.
просто закрой глаза.
отдохни.
отпусти.
обними меня.
я хотел бы услышать, как мирно и тихо тебе из-под рёбер поёт пересмешница.