Эх, Есенин! Люди врут, что время лечит.
И в две тысячи седьмом ничуть не легче.
Как сказали бы сябры мои: «Нискоко».
Ты гляди, как мне на людях одиноко,
Режет душу равнодушия осока.
Эх, Есенин! Так хреново, хоть повесься!
Прогорынил на корню, наверно, весь я.
Так любил, что не соблюл я в этом меру.
Вот: симпатию питал к эСэСэСэРу,
Но ушел. Но не пришел в другую веру.
Где я? Кто? Зачем? Куда? Кому я нужен?
Я разгружен, да не весь еще разгружен.
Если честно, и разгружена-то малость.
И всему, что в закромах моих осталось,
Есть название конкретное: усталость.
Было время – сладко елось, сладко пилось,
Только солнышко в болоте утопилось,
Не ночую я с любимой в свежем сене,
У друзей какой-то имидж на фиг сменен.
Тяжело. Невыносимо. Эх, Есенин!
Скажешь - случай? – Не проходит что-то случай.
Будет лучше? – Ненадолго будет лучше.
Эх, Есенин! Как же лихо! Как мне лихо!
Если есть одно и то же – вход и выход,
То зачем вся эта странная шумиха,
Называемая жизнью? Кто поможет?!
Больно. Больно! Что-то гложет меня, гложет,
Как сукастую лесину пилорама.
Эта боль не унимается упрямо.
Колыбельную бы… Мама! Где ты, мама?!