наше время пришло. страхи уже не берут, то что выжжено, вымерзло мир не согреет, вряд ли
братья Ромул и Рем засыпали под грохоты пуль, мольбы тех, кто отдал свои жизни за крепости клятвы,
вряд ли счастье взаимно; радость, наверно, слепа - кто-то дарит любовь, у самих лишь всё гнойные раны.
..помнишь, как заплетали мечты в поезда-провода, запуская их ввысь до окраинных безымянных?
ты всегда был другим, не с пустыми мечтами о мире, не с дешёвой пародией на человека с плакатов, я хотел полюбить тебя крепче, чем кровного брата, когда ты мог читать меня словно раскрытую книгу и увидеть, когда мне действительно искренне больно. ты сумел отличить мои раны от пошлого грима,
я хотел полюбить тебя, зная, осталось недолго до того, как окраины Рима окрасятся чёрным.
я шагал в эту бурю и не сгорал,
не мог,
только тлел на губах твой прощальный подарок пеплом.
я смотрел, как они разрушают наш мир по частям, видел город, где встретил тебя - знай, его больше нет.
кто такой я, чтоб что-то искать, добиваться, быть
для тебя самым важным из всех, кто когда-либо – здесь?
кто такой я? - всего лишь безумец, солдат-офицер из трёх сотен безумцев других.
я всё меньше смеюсь, убиваю, хреново сплю, под глазами застыл чёрный мрак дымовых завес, и вишнёвый закат у границы вонзается пулей
каждый раз, каждый день..
я не смог.
остаётся смотреть, как из сотен всё меньше и меньше, и их не забудешь.
мы почти что у цели, они говорят – прими
то, что эту войну когда-то прозвали священной.
но Грааль мне не нужен, противен и славы звон, из-под страшного грима их смех вырывается гимном,
закрываю глаза, еле слышно шепчу им о том, как хотел бы сбежать - ты и я - на другую планету, или в тот заколоченный каменный Бруклинский дом, где бессонные ночи мешали с апрельским теплом, горьким виски и смехом.
я хотел бы не видеть, не думать - не думать о смерти, - наблюдая, как кровь накрывает холодной волной, как мы сами бездушно сжигаем нашу планету, как всё больше под этой «священной» жестокой войной день за днём отравляют нам сердце.
и по их странной логике слово как «грех» и «боль» на бумаге будет лишь только одним твёрдым знаком. я пишу ни о чём, стираю улыбку в кровь, снова слыша их крики о том, что могу быть излечен.
я делаю шаг, я делаю жадный вдох, когда губы твои осторожно по старым ранам.
слишком долго, наивно я лгал про мечту забыть, что уже ничего – Мидорима, придурок! - не нужно, верно, чувства пройдут, как нечаянный мартовский гром, опаляющий призрачный голос пустой тщетной жизни.
слишком часто я лгал, убегая от собственной веры, болью чёрной впиваясь в души мне непонятных, только ложь, обнимая, сталью в больную спину
острым финским до рукояти,
чумною пулей..
видишь? - чёрный закат обращается в колестницу.
через шесть световых тысяч лет мы проснёмся другими,
чтобы вновь создавать из осколков эту планету.
наше время пришло. наше время чертовски
мимо.
ну а я бесконечно – с ума по тебе – насквозь.
я хотел бы родиться в то время, когда мне сказали бы,
что влюблённость в тебя отвратно
неизлечима.