Я не помню глаз твоих, как не настоящие,
Под печальный блик луны, в никуда глядящие…
В них не видно ни любви, ни страсти восхищения,
Ты печальное, мое, любимое творение.
От обыденности дней, никуда не скрыться,
Ты глядела на меня раненою птицей.
Вот и показалось мне будто я всесильный,
И повеяло тогда, холодом могильным.
«Птица черная ночи» распустила два крыла:
«Не кричи и не ворчи нынче злобно на меня,
У тебя свои дела, а у меня работа»…
Тебе мертвых собирать, а мне петь охота.
Что «Безликая» бредешь с верною косою,
Вдруг кого-то подгребешь костлявою рукою,
Иль другою проведешь точно в горло метя…
Подружился я со Смертью, того не заметив.
А она вернее всех, глупых девок всяких,
Сядет в изголовье вдруг нежно в очи глядя,
Гладит тонкою рукой, теребит ресницы,
Чтоб случайно не заснул, кабы не приснится…
Жутковато помирать мне с такой девицей.
Может правда взять на век, со смертью породниться.
Одиноко ей одной, никто не приласкает,
Губ прохладных не испъёт, груди не лобызает,
А она вдруг поднялась, вся преобразилась,
Только что была как мразь, в миг, явилась милой,
Вся зарделась как в огне, на груди ластится.
Видно женщина она, задумала любиться.
Все чураются ее, смерть мол, а не баба,
А у нее тоска в душе, что сама не рада.
Вышла в поле «покосить» чего Жизнь уродила,
Взмах косой и на погост - новая могила.
Помню в юности пришла, рядом покружила,
Посмотрела мне в глаза, губы приложила,
Пошептала над душой, мол живи любимый,
Все равно ты будешь мой, набирайся силы.
Только выйду я на двор - аромат учуешь,
Станешь скоро в лес ходить там и поваргуешь…
Покружишься у огня, и договоримся,
Кому дальше в мире жить, ну а кто отжился.
Только сам не разберу, правда, или грезы,
Ко мне нынче во лесах ластятся березы,
И осинка, и ольха будто бы сестренки…
Плачут, стонут дерева, вопль надрывный звонкий.
Ветви к небу задерут, я гляжу – рыдаю,
Затаилась, в миг, душа - словно умираю.
Смерть пришла, глядит в глаза, отворив глазницы:
«Что соскучился, дружок, ровен час молиться.
Ты не сетуй на людей, всяк за все заплатит,
Тот, кто Землю жжет огнем, скоро сам заплачет.
Все в миру не просто так, и дураки бывают,
Ныне тешутся, пируют - «жиром затекают».
Вырубают дерева, да гнобят землицу,
Только бренны их тела, а Земля - Царица.
Ну, набьют себе мошну, ну гульба, забавы,
Только, в раз, всех соберу, такое Смерти право.
Ни для чрева, для души, Божий глас, как тризна,
Руки сложатся крестом, и поминай отчизна…
Ни тебе не отпоют, ни свечи прощальной,
Ни отпуста не прочтут, ни свода отпевального…
Раньше помнишь старики лешими журили,
Только ныне дураки не верят, позабыли,
А скажи, от, коль смертей ныне столько стало,
Боком выйдет дуракам дикая забава.
То-то нечисти теперь набралось работы,
Души черные таскать в «адовы болота»,
Смерть, лишь плоть их приберет, чтоб к земле вернулась
А душа ступай туда, к чему всю жизнь тянулась.
Коли чистая, светла, то ступай до Бога,
Если уж была грешна, в том твоя забота.
Если «черная» совсем, за раз не отмыться,
Вот и выпадет удел с бесами водиться».
Глянул Смертушке в глаза, а она игриво:
«Что любимый отдохнул, вот тебе и диво,
Мы с сестрой вдвоем идем, в ногу, Жизнь с Могилой,
Все равно ты будешь мой, набирайся силы».
Видно доля волхвовать, по земле шагая,
Песни странные спевать, о чем, не понимая,
Слоги рвутся из груди, горло в трелях бьется,
Только все не разберу - правильно ль живется?