Да и как было знать о проклятом топоре? Да и как уберечь, не браться за рукоять? Не рыдала сосна под лезвием на заре, и черемуха пахла сладко — не устоять. Не чернела вода под ивой в озёрном дне, паутина дубов ждала, не смыкалась в круг...
Остриё лесорубу пело двенадцать дней, на тринадцтый его лишило обеих рук.
Как стучала зима, надменная госпожа, как лесной малахит легко обращала в мел, лесоруб собирал дрова, высекая жар — жар светил, согревал любого в колючей тьме. Отгоняли костры кошмары и колдовство, светлячки - или просто искры? - летели в ночь. А теперь вот сиди, беспомощный, голый ствол, да ищи кузнецов, что могут тебе помочь.
***
Ты последний из них. Хоть всё тут переброди, хоть пройди параллели вдоль, поперёк и врозь. Мне любой металл предлагался - не подходил. Я с любыми руками роднился - да не прирос. На железных горел лишь порох, и кровь, и дым, в бронзе — тяжесть веков; не выдержать, не поднять. Серебро не терпело слабости и воды, золотые не грели всех — одного меня.
Часто снится, что осень движется по мосту, укрывает листву как душный, колючий плед. Я могу и войну, и славу, и красоту, но я глупый, безрукий олух в любом тепле. Я не помню, не знаю, как всё освещать вокруг, как делиться огнём — захочешь, мол, отвори...
Мне не нужно других сверкающих новых рук.
Я всего лишь прошу со мной разделить твои.
***
Закрываю глаза, смеюсь и ловлю поток — вот ладони твои, огниво да береста. Высекай нашу искру — первый, смурной росток, и смотри, как он станет выше небесных стай.
31 марта 2016.