В заваренном кофе не скрытая сахаром горечь
честна, а значит
жива... То смеется, то плачет
Небо над Петербургом.
Расставило противосолнечные ежи
облаками - пастью
звериной. Они безобидны.
Все стаями бродят по кругу.
Кусая лишь тех, кто боится, срываясь на бег
безоглядный. Впрочем,
выбор каждого: беседовать с ночью
или ложиться с ней спать.
Мне роднее тропинка подальше от дня. Он режет
глаза без ножа.
И врач говорит: "Мне жаль...
...но его уже поздно спасать"
"...он болен свободой, да так, что бессильны таблетки
уколы и промывания..."
Без справки о заболевании.
Выпустит ночь из палаты.
Оставит бродить незрячим щенком меж цепей,
накормленных золотом
улиц, что помнят и серп и молот.
Тяжесть шагов Гулливера-бати
Время рубил косою Невы Господь.
От царских палат,
через Смольный, к ярму блокады,
где живых резал голод в халате.
Всадник, накинув медь, наблюдал, как в венах
каналов густела
черная кровь хранившая тайны
неба над Ленинградом.
_______________________________________
Люди вокруг, улыбаясь, ловят соборы
в прицел фотокамер.
Столбик термометра замер
на черной сплошной горизонта.
Небо с землей в состоянии вечной войны.
Без единого выстрела
земля пленит ангелов, а небо гонит их ввысь.
А те ни духом, ни сном, что попали на фронт.
Рассвет мотылялся меж штор, я молча лежал,
пил лекарство от сна.
Сеял мысли сквозь сито окна.
Пыль разбросав по стеклу.
О чем думал пришитый к смерти ремнем обреченности,
начинающий новый поход,
пассажир самолета,
что с ревом летел на скалу...
Время - застывший ручей в жилах Пулково. Жизнь
делилась на "до" и "после".
Играла реквием осень.
Летели птицами к югу:
Искреннее неверие в неизбежное,
сквозь призму соленых взглядов слепая надежда,
вера в волшебно-чудесный и нужный исход,
и нервная дрожь...
Мерещился в серой дали самолет,
Что так и не смог потревожить
Покой бездыханного неба.
Осиротевшего неба.
Приютившего ангелов неба.
Неба над Петербургом.