солнце в крови, как собственно и мы сами. наш жуткий конец июля, черт возьми, никакая цель, никакое стремление не стоит того, что дети умирают от холода, голода, пустоты. что мы 18-летние мальчики уже видели столько смерти, столько боли.
мы поем песни, о как же скрипят наши сердца, словно каждый из нас и есть сломанная гитара, с оборванными струнами, а кто-то еще пытается на нас сыграть. мы старательно держимся за образ матери, когда поем «священную войну». у моей мамы, кстати, есть белое платье и я до жути боюсь, что оно поменялось в цвете и стало багрово-красным.
у меня под ногтями грязь, порох и кровь, и это останется со мною навсегда, и в 18, и в 20, если я конечно доживу.
на моем родном дону сейчас рассвет и цветут красивые цветы, на земле, где каждый метр могила, каждые два будущий обелиск. моя мама сейчас проснется, взглянет на фотографию, где я улыбаюсь, счастлив и еще ни разу не убивал.
эта страшная война идет уже три года, я сбился со счета. мой друг алёша больше не поедет со мной к морю, да и с отцом я его не познакомлю.
мы сутулимся и тянемся холодными пальцами к флагу.
за занавесом этой страшной боли есть мир. наш мир. с красивыми девочками в платьях с горошком, с юными мальчиками, которые никогда не должны узнать, что такое война.
нам уже не страшно, мы держим флаг, каждый из нас старается урвать прикосновение к красной ткани, будто в этом и заключается смысл, заключается конец войны.
самым громким шумом является смех и плач, мы здесь семья, мы здесь пережили войну, нам никто теперь не судья, не палач. даже самые юные дети держат в руках гвоздики или сирень, светятся, как самые яркие звезды. это наши будущие матери, отцы, братья, сестры. танки едут разукрашенные, словно пару дней назад не убивали вражеских солдат. мальчики в форме плачут и обнимаются, мальчики дома, мальчики нас спасли.
важно какую теперь, через 70 с лишним лет мы заключаем в себе мощь.