Свой последний рассказ он написал ночью. Положив на стол перо, писатель ещё не знал, что больше никогда не возьмёт его в руки.
А уже утром седой сгорбленный человек вышел из его дома, на ходу засунув несколько исписанных листков в карман.
Было зябко и неуютно, как всегда бывает ранним утром в середине октября. Фонари на пустынной улице уже погасли. Прохожих не было, и только по другой стороне навстречу прошли несколько человек с цветами. При встрече с господином они опускали глаза и убыстряли шаг.
Издатель молча выслушал господина. Взяв листки, скользнул глазами по строчкам, сухо попрощался и закрыл за господином тяжёлую дверь. Он долго не мог повернуть ключ в скважине и, чертыхаясь, проклинал старый английский замок.
Потом издатель бросил листки на свой стол в кабинете, даже не взглянув на них ещё раз, и отправился пить утренний кофе.
Сквозь неплотно закрытое окно в кабинет проник ветер. Лежащие на столе листки ожили и зашуршали. Казалось, они о чём-то говорят друг другу. Но ветер был слишком слаб, и их разговор напоминал короткую шелестящую мольбу.
Издатель уехал до вечера по своим делам, оставив рукопись на столе.
Сквозь немытые стёкла окна на стол ложились солнечные лучи. Тени от стоящих на столе предметов падали на рукопись и закрывали некоторые слова и целые строчки. Шло время, двигалось солнце, и тени тоже двигались, пропадали слова и фразы, и рукопись меняла смысл, становясь совсем непохожей на ту, какой её создал писатель.
Уже к вечеру, когда тени вытянулись и оставили на рукописи лишь несколько ярких строк, в кабинет издателя через окно забрались его дети – два озорных мальчугана. Они подняли кабинет верх дном. Они выкинули из ящиков стола всё содержимое, облили настольную лампу красной тушью, сломали очки, чтобы иметь увеличительное стекло, в редакционном плане нарисовали несколько смешных рож, а в отцовский портфель выпустили жабу.
На шум в кабинет прибежала горничная, и услышав близкие шаги, мальчишки поспешно ретировались также, как и пришли – через окно, прихватив лежавшие на столе листки рассказа.
– Давай разожжём бумагой в старом саду костёр, – отдышавшись от быстрого бега, предложил младший. – Он будет большой-большой, совсем как у индейцев.
– Нет, – отвечал ему старший брат, – листки большие. Из них можно сделать хорошего почтового голубя и запустить с обрыва над городом. Он будет нести секретное донесение нашим друзьям.
Так они и решили. Мальчишки сложили из листков рассказа самолётик, похожий на большую белую птицу, и долго продирались через колючий кустарник к вершине горы.
Наконец они выбежали на лужайку и, восхищённые, остановились перед обрывом.
Город лежал как на ладони. Солнце садилось, и старые черепичные крыши сияли огнём. Где-то далеко высились трубы заводских окраин. Их дымы тяжело поднимались в холодное небо, сливаясь где-то в вышине с седыми облаками, замершими у горизонта. Похожий на тяжёлую раскалённую сковороду диск солнца медленно прижимался к земле. В седом, с лёгким налётом голубизны осеннем небе было свежо, прохладно и ветрено. Листки бумаги, почуяв ветер, стали вырываться из детских рук.
– Пусть летит, – восхищённо глядя вниз, сказал старший.
– Пусть летит, – тихо отозвался младший.
В их глазах играли отблески солнца, и глаза слезились – то ли от солнца, то ли от нечаянной радости, так случайно посетившей их.
Ребята одновременно убрали руки, и рукопись, ставшую большой белой птицей, подхватил ветер и нежно, как младенца, понёс над городом. Дети долго смотрели ей вслед.
Бумажную грудь птицы наполнил воздух, а её крылья, исписанные никому теперь не важными словами, почуяли небо. Она была свободна и вместе с ветром полетела туда, где в прохладном небе догорало уставшее солнце.
Так рукопись увидела свет.