В нашем городе мне не сказать, чтобы было плохо.
Также пахло промокшей сиренью в начале мая.
В старых двориках билась о стены своя эпоха,
да сквозь узкие арки глазела, не понимая –
и куда подевались Валерка с Алешкой, Верка,
что играли до ужина в салки в худых осинах?
Почему открывается просто из детства дверка,
а найти её с той стороны ни один не в силах?
Я гуляла в балетках и с книжкой в холщовой сумке.
Тогда Лурс ещё был. Ну, ты помнишь, у глав почтамта.
Я не знала, что могут замёрзнуть зимой форсунки,
что у взрослых язык – канцелярское эсперанто.
Как-то поздней весной я ходила в кино с подружкой
(из таких, что ты знаешь, со школы, с огромных бантов).
После мы за стаканом какао с ванильной стружкой
разобрали тот фильм на цитаты, а музыкантов
ещё долго крутили в наушниках и колонках.
Я же, в зеркало глядя, себе примеряла образ
умиравшей Катрин. От тоски. Так светло и тонко.
Я запомнила реплики, мимику, жесты, голос.
Я считала, исполнится двадцать (плюс два/три года):
я уеду. Никто никогда не узнает, где я.
И, конечно же, будет, как в фильме, стоять погода.
Никуда без дождя, подоконного лицедея.
Я осталась. И фильм, что понятно, остался фильмом.
В жизни всё по-другому. Взрослеть не даётся просто.
Говорить, что я знаю, как жить - это равносильно
утверждению, что мой IQ триста девяносто.
Точно знаю одно (лучше Блока, молитвы Отче),
может в фильме не главный посыл, но в безумном мире:
не молчи, когда любишь. Будь краток и будь доходчив.
Я люблю. Я люблю тебя. 20:44.