Ты ходила босой по растрескавшемуся кафелю,
Наливала в стаканы весну, выливала залпом.
На зелёных обоях свой след второпях оставили
Сотни солнц, о которых едва ли ты что-то знала.
"Пусть ещё, - говоришь, - только раз себя покалечу я,
Словом, делом ли, мыслью ли, ложью ли или фальшью;
Хоть однажды приду к себе грустной и изувеченной -
Постригусь и уйду в монастырь - от себя подальше".
Были настежь распахнуты двери, и вместе с лестницей
Поднимался к порогу воздух, пропахший бредом.
Замыкается круг из двенадцати долгих месяцев,
Двадцать пять из которых ты думала - вот последний.
И казалось всё ровным каким-то, до жути правильным,
Строго выверенным - практически гениальным:
От осколков стаканов на кухонном чистом кафеле
И до капелек крови на кухне, а после - в спальне.
Говоришь, собирала осколки, а те царапались.
Из-за этого пальцы все сплошь, говоришь, в уколах.
И когда зажимаешь стекло в кулаке, то сразу ведь
Линий жизни становится больше - больных, бардовых.
Лето. Можно свободною стать, но уже не хочется.
Ты глядишь на меня, будто я на глазах старею.
И подстрижены волосы - где ты достала ножницы?
И ладони поранены чем-то стекла острее.