Творческое наследие Эмили Дикинсон (1830–1886) прошло довольно долгий путь от публикации нескольких нещадно исправленных доброжелательным редактором стихотворений при жизни, через признание в начале XX века: так писать стихи тоже можно, и до очень постепенного, к середине столетия, осознания англоязычным миром, что это великий поэт Америки.
В 50-е годы прошлого века выходит полное – свыше 1700 – собрание её стихов (The complete poems of Emily Dickinson edited by Thomas H. Johnson; тексты и нумерация стихов по этому изданию), что означало признание и канонизацию. Но Россия в число читателей Дикинсон так и не попала. Первая большая подборка стихотворений Эмили Дикинсон на русском языке в "Библиотеке всемирной литературы" художественным событием не стала и не могла стать: переводы слишком уступали оригиналу. Немногие отдельные удачные переводы, которые можно найти, в основном, в Интернете, даже выход избранных стихов и писем в «Литературных памятниках» не сделали погоды, тем более, весны.
Дикинсон многое открыла первой. В годы Гражданской войны 1861-1865 гг. она писала стихи каждый день. Меньше всего о самой войне ("я от победы наутёк кралась, очищенная болью") и постоянно о её непременном результате – о смерти. Не только, чтобы оплакать, смерть оказалась откровением.
Она не была замужем; если не считать лесбийского опыта, довольно поздно утратила девственность. Отсюда и в стихах, и в жизни белое платье – образ Христовой невесты. Стихи о любви удивительной силы, доказывающей, что для Любви совсем не обязателен секс. И первая написала стихи о сексе, где пугающий дракон превращается в отвратительного червяка.
Мне так и не удалось прочитать ни одной адекватной работы по поэтике Дикинсон. В её ранних стихах есть отголоски Уильяма Вордсворта, с которым, вероятно, роднило восхищение природой, но Гражданская война поменяла и биографию, и поэзию. Большинство её стихотворений (а с годами всё больше и больше) необычайно сконцентрированы, вызывая, порой, трудности даже у читателя, чей родной язык – английский. Стихи Дикинсон на полстолетия опережают открытия Пастернака, Цветаевой, Мандельштама. В отличие от них, ей не на кого было опереться, ни французских символистов, ни русских футуристов, она всё открывала сама. Прочитавшим её стихи декаданс начала прошлого века покажется упрощением.
Дикинсон не занималась теориями, не ставила перед собой задачу провести реформу англо-американской системы стихосложения, но обновила всё, начиная с поэтического языка. Существенно замечание И. Бродского об интонации её стихов, некоторые восходят к псалмам.
Предварительно отшаркавшись, критики до сих продолжают учить её писать стихи. От вполне приличного переводчика я слышу, что Дикинсон сплошь и рядом нарушает размер стиха. На терпеливые объяснения провинциального редактора, как должны выглядеть стихотворения, Дикинсон ответила: "Я поняла: вы их одеваете". Она пренебрегала не музыкальностью стиха, а старыми правилами. Её быстро перестала устраивать привычная размеренность ритма, следующая упрощённой симметрии чередования ударных/безударных. Идущему от начального импульса, а не от слов, это должно быть понятно: только когда движешься дальше, значение слова и его музыка начинают совпадать, точная интонация обладает собственной музыкальностью. Чтобы быть правильно произнесённой, Дикинсон приблизила пунктуацию к партитуре, правила предельно просты: тире в паузах, а узловые слова – с заглавной буквы. у Байрона тоже такие слова, как надежда, радость, любовь – с заглавной буквы. Официально, Дикинсон Байрона не читала, ей объяснили, что это неприличный автор. Но мы то знаем, что неприличные книги из большой библиотеки отца для неё добывал старший брат. Главное в её стихах – единственно точное попадание слова, двойная, эзотерическая точность. Поэтому рифма вторична, ей интересней поставить в конце строк слова, сопоставимые по звуку и смыслу. Она находила точные слова и забывала ставить точку.
Слова в английском намного чаще, чем у нас, имеют два и более значений. Из-за чего фразу приходится, порой, специально строить так, чтобы второй смысл не вмешивался. Омонимия, мешавшая другим, стала её художественным открытием, Дикинсон строила фразу так, что оба смысла срабатывали на образ, иногда совершая это настолько виртуозно, что по всему стихотворению просвечивает ещё один смысловой план. Воспроизвести это в переводе невозможно. Этого не умеет больше никто, даже по-английски. Дикинсон любит развивать амбивалентность образа, стихотворение в письме может стать развёрнутой метафорой, но иносказание столь органично, так сочно, что основной смысл доступен только адресату.
Америка не признавала Дикинсон так долго не только из-за формы, которую Дикинсон, как правило, доводила до формулы. В первой четверти прошлого века эксперимент был востребован и признан, но её стихи слишком часто не рифмовались с американским менталитетом, с американскими ценностями – тем более ("Если ты такой умный – где твои деньги?"). Читая Эмили Дикинсон, вы не откроете Америки, это другой континент.
Сергей Долгов