Студентов двое молодых
в каникулы в кафе служили.
И вышли наконец на задний двор
на перерыв.
— Огня!
— Тебе?
Как то, что здесь дают на чай:
всё — одному тебе? —
Бесцельно кремнем чиркнул
второй, на первого не глядя.
— Что-что? — повысил голос первый.
— От них и прикури,
пока карманы не прожгли они твои!
— Не понял… — недоумевая,
колеблясь и притом грозя,
замедлил первый слог.
— Подлец! —
И выхватил второй тяжёлую салфетку плотной ткани,
ударив ею первого в лицо
наотмашь.
Удар как выстрел отзвучал,
и отлетела сигарета,
как пущенный в расход белёсый пыж.
— Быть сатисфакции!
Как ни был первый ошарашен, —
стремительно он оглядел округу,
за два иль три движенья мощных
дорожку-насыпь перешёл,
и кочергой, как шпагой верной,
под звон глухой холодного металла
за семь долей секунды
овладел.
Второй уже стоял напротив,
взглядом обжигая.
Рык издав, ударил первый.
Но ловко увернувшись, второй отпрыгнул
и схватил щипцы, что для поленьев. Тут же
углей истлевших праха серого щепотку
ими подцепил
и в первого метнул.
Тот снова кочергой ударил
и лязг её железный о щипцы
бой возвестил.
В манёвре под ударом,
второй назад шагнул,
и оба оказались
в тени лесной.
Захват!
Но первый удержал оружье,
взметнул его и снова рубанул
второго.
Лес поглощал, тень становилась гуще.
Крупнее первый, весом давит
и напором.
Второй же вёрткостью берёт,
прямую линию оставив.
Всё преимущество — за лесом,
обоих прибирает он,
шум боя чащей заглушая.
Рубя, укалывая,
каждый
противника как целое не видит —
от ярости иль за листвой.
Чем гуще мрак, тем более белеют
их лица, руки;
одержать победу, её узреть — запачкать белое.
Той сажей, пеплом тем, что на оружие налипли
задолго до начала дела.
В пылу сраженья забываясь,
теряли облик человека — в себе его не видя, во враге.
Противник белизною замещён,
Тяжёлое, ударное оружье —
Мечтой о грязи на его лице.
Охватывает чащи мрак,
Кусты и поросль мешают;
близится овраг.
Второй
тьму угловатую разящей кочерги
щипцами чёрными умело обхватил
и из-за дерева
по первому ударил.
Метнулся первый очертя
мстить, мстить!
Упали оба,
оружия не удержав.
Всплеск ярости знаменовал
сближение равняющихся в грязи.
Застлала взоры белизна вконец.
Бил первый и душил второй,
и быстро
неслись они к оврагу до тех пор,
пока за корни старой липы
не зацепились. И взошло
в зенит слепое солнце схватки!
Здесь, горло первому сдавив,
проговорил второй едва-едва:
— Ты не таков, я это знаю.
То слабость в забытьи была.
Я предлагаю мир на равных,
и не потерпит честь вреда.
Услышал первый человека, от боли, на краю
утратив белизны его мираж:
— Расчёту быть, и не отступим.
Пусть каждый будет при своём.
Упали оба отдышаться.
Блаженно время то,
в которое не нужно слов, довольно взглядов,
пусть даже очень редких
и невпопад.
Вновь наверху, у входа
Туда, откуда начиналось. Заходя:
— Как думаешь, быть может
Суд чести новый ждёт нас там?
Передник
цвета сливок
оправляя,
затягивая пояс,
второй ответил:
— Ведь никто
за этим сам обычно не спешит;
скорее вкус там всё решит.