(фрагмент главы "Гибель Констанции". Роман "Миледи и все, все, все")
Миледи, кардинальский недобиток,
любительница обольщать и врать,
упорно не желая признавать
преграды из ворот, дверей, калиток
явилась в монастырь для кармелиток,
с приказом кардинала на руках.
Бес, в ней сидящий, был настолько прыток,
что прямо в монастырских воротах,
она очаровала аббатису
и внешностью премилой, и игрой
настолько утончённой, что порой
сам дьявол чтил миледи как актрису.
Особенность медвежьего угла
не в том, что вообще углов тех мало.
Теперь, когда преступница легла
на дно по разнарядке кардинала,
события политики в стране
миледи обходить должны по кругу.
Скрываться же в глухом монастыре –
ещё не значит, что терпеть в нём скуку.
Никто не должен думать, что свой нос
суёт повсюду гостья-непоседа,
и был завуалирован допрос
неглупой аббатисы под беседу.
Тут выявить миледи удалось
отсутствие сторонниц кардинала.
В умильных откровеньях, не без слёз,
хозяйка осторожность потеряла
и гостье, мнимой жертве кардинала,
поведала, что здесь с недавних пор,
скрываясь от прелата средь сестёр,
таится не исчадье криминала,
а некий прехорошенький цветок.
Миледи с замираньем в организме
вся обратилась в слух: интрига в жизни,
похоже, новый делает виток.
У доброй настоятельницы руки
чесались перед гостьей всё открыть
и вот уже, едва ли не в подруги,
кого-то гостье прочит. Что за прыть?!
– С послушницей моей хотите ближе
свести знакомство – милости прошу!
Уж чем не угодила там в Париже
бедняжка монсеньору, не скажу.
Наверно за какие-то интриги
загнал её в подполье кардинал.
В ней, в ангелоподобном взоре, лике
всё лучшее сам Бог объединял –
такой её и вижу в Божьем свете,
каким бы ни был для неё финал.
У нас-то тут она зовётся Кэтти.
Но кто она? Все держится в секрете.
– Скорее бы увидеться мне с ней! –
воскликнула миледи веселей,
стремясь кое-кого порвать бы в клочья.
Миледи испытала радость гончей:
«С моей беглянкой Кэтти невзначай
ирония судьбы свела бы кстати.
Везение – начало всех начал
в моей судьбе, в конечном результате», –
злорадным ликованием в глазах
миледи выдавала свои мысли.
Но аббатиса прозевала знак
небес, и подозрения не грызли
обманутую даму день и ночь.
Не в силах чары гостьи превозмочь,
душа хозяйки стала мягче воска.
Игрой намёков, а потом и хлёстко
миледи осудила произвол,
творимый Ришелье. Тест произвёл
большое впечатленье на простушку
и аббатису превратил в игрушку
чужой коварной воли неспроста.
Месть дьявола служителям креста –
не первый случай, как и не последний.
В руках миледи шанс великолепный –
свой экскурс вспоминать, как не бесследный.
(И гостье чувство мести по нутру.)
Когда к миледи с грацией балетной
явилась незнакомка поутру,
миледи с чувством разочарованья,
чего предусмотреть нельзя заранее,
включилась с ходу в новую игру.
Не зря всё ж забралась в сию дыру
охотница на жертву! Обе стиснув
одну нить судеб, на одну метлу
не сядут, чтоб у ведьм быть на смотру.
Миледи не нуждалась в аббатисе
для выясненья, кем была в миру,
намеченная в жертвы. Доведись ей
за цыпочкой ходить с повадкой лисьей,
играя ненасытную лису
в глухом необитаемом лесу,
а не в людском досадном окруженье,
и даже я как автор не спасу
бедняжку от милединого мщенья.
В каких-то незаметных полчаса
уж став душеприказчицей сердечной
для жертвы, в роль вошла тварь безупречно,
чтоб в уши петь на все ей голоса:
– Я рада, Кэтти, вас узнать столь близко.
Восторг, до поросячьего аж визга,
зовёт меня ещё стать ближе к вам.
Бедняжка, веря ласковым словам,
графине отзывалась прямодушно:
– Без вас мне жить тут было крайне скучно.
Представьте, засыпаю на ходу
и в блюде носом пробую еду.
А если и бывало мне тревожно,
так оттого, что жизнь мне, как петля,
и горько понимать, что невозможно
уйти от блеклой яви бытия.
– Забыться б целиком, хоть на денёк, а?
Все горести изгнать из головы.
Такой красивой женщине, как вы,
наверное, тут было одиноко?
– Тоскливо и порой невмоготу.
Себе тут не нашла я утешенья,
а с вами я могу всю наготу
души моей открыть вам без смущенья.
– Да что уж там душевную – меня
красой телесной осчастливьте тоже!
Мы тут переживаем времена,
когда готовы будем лезть из кожи,
страдая от отсутствия мужчин.
Друг дружке пригодимся мы, бесспорно,
не сетуя при этом, что влачим
своё существование покорно.
Приправив самый первый диалог
амурной темой с острой подоплёкой,
надеялась миледи в быстрый срок
с послушницей возлечь не только боком.
В постели легче вызнать всё, что хошь.
Какие тайны в статусе любовниц!?
В объятьях не котируется ложь.
В дознаниях миледи – многоборец.
Графиня утопила томный взор
в глазах обескураженной соседки,
которая вступать не стала в спор.
Простор для тем – спасенье в келье-клетке.
– Полгода я торчу в монастыре, –
в лицо приезжей выдохнув устало,
послушница пока что не искала
знакомства на одной с ней простыне. –
Покинутая, брошенная всеми,
решив, что я лишь Богу и нужна,
ни с кем тут не могла я быть нежна,
чтоб лечь в постель иль на охапку сена.
Когда мне наконец-то повезло
и Бог послал мне вас на радость, с вами
должна я расставаться, как назло:
вы тут, а я – в Париж. Обмен ролями.
– Намерены покинуть монастырь?
– И позабыть, надеюсь, о причинах,
сюда меня загнавших. – О мужчинах?
– Тот тип, на ком лежит вина, остыл
едва ли в своей ненависти к бедной
посреднице в секретнейших делах.
– Я знаю, о ком речь. Вы стали бледной,
подумав о прелате. – Да уж благ
я от него не знала – это точно.
А вы-то тоже жертва Ришелье?
– При том, что от рожденья я несклочна
и рыться не люблю в чужом белье,
я о прелате раз неосторожно
в нелестном тоне говорила с той,
кому я доверяла непреложно.
Судьба преподала очередной
урок молчанья полного о власти.
Меня подруга тут же предала,
и вот болтаюсь тут теперь, в балласте.
Отставка мне полнейшая дана.
Я думала, всё сгладится, но… тщетно –
злопамятен прелат, во всём крутой.
Вы сами не предательства ли жертва?
– Увы, я – жертва преданности той,
кого, служа, любила больше жизни.
Спаслась я бегством в дальние края
и вдруг два дня назад узнала я,
что не права в своей к ней укоризне.
О том, что я забыта навсегда,
мне тяжко было думать все полгода.
Ни Божье послушанье, ни еда
покоя не дают, душе в угоду.
Не чаяла души я в госпоже.
Была на страже тайн её интима.
Была и за подруг, и за пажей
одна я для неё незаменима.
Носилась я, как лошадь, и с копыт
не падала едва, в честь госпожи я.
Как выяснилось, вклад мой не забыт.
За мной сюда приедут… не чужие.
Выпытывали сёстры у меня…
им в этом настоятельница вторит…
Им нужно позарез знать имена
(как будто любопытство – это довод!)
тех, кто со мной был втянут заодно
в парижские высокие интриги.
Я там крутилась, как веретено,
а тут на мне как будто бы вериги!
– Вам повезло. Приедут все друзья
за вами? Посмотреть бы вашу свиту!
– Там, где они, всегда идёт резня,
но это гарантирует защиту.
– Вы на свободу выйдете вот-вот,
ну а меня ждёт в келье прозябанье.
Разъединит нас этот поворот,
лишив блаженств амурного свиданья.
– Сударыня, мне жаль, но средь друзей
есть тот, кого люблю я как мужчину.
В постели он не менее резвей,
чем в потасовках. – Кто же он по чину?
На сильных кавалеров недород.
Вас поздравляю с сильными друзьями,
а слабостью мы их одарим сами.
– Вы, кажется, свободны, что даёт
возможность вам уйти куда угодно.
Никто вас тут не запер, не запряг.
– Куда же мне идти в чужих краях,
где ни друзей, ни денег, что не модно
не только средь столичных, но и здесь!
– Вся Франция, быть может, даже весь
мир христианский будет помогать вам.
Ведь вы не приложенье к вашим платьям!
Владелица небесной красоты,
кто, как не вы, достойны оказанья
вам помощи в час гиблой суеты!
Не выдаст Бог красу на растерзанье.
– Гонимая министром Ришелье,
отныне я бедна и одинока.
Жила в столице. Ныне – на селе.
И зуб неймёт мой то, что видит око.
– Я вижу, вы настолько же добры,
насколько и красивы. По заслугам,
за доброту воздастся вам. Да вы
добры, небось, безмерно даже к мухам!
Судьба вам улыбнётся, как и мне.
Найдя меня, вы в этом уж везучи.
Пусть я слаба, ничтожна, но в цене
у Лувра все друзья мои до кучи.
Друзья… они ведь всех друзей дружней.
Помогут мне – придут и вам на помощь.
– Держу и я влиятельных друзей.
Их столько у меня, что и не вспомнишь! –
миледи прихвастнула неспроста.
Нельзя сказать, что ей мешала леность
простушку раскрутить на откровенность.
Раскроет ли послушница уста,
чтоб щедро поделиться именами? –
И все они, но это между нами,
бессильны перед грозным Ришелье.
Пред ним они – дрожащее желе.
Пускай из окруженья королевы
мои высокочтимые друзья,
но коль с прелатом вдруг пойдёт грызня,
то на поверку все не столь уж смелы.
Казалось бы, они не слабаки –
чего же им бояться – их ведь тьма же!
Но глупо демонстрировать клыки
министру – королева не отмажет.
– Нет, королева может делать вид,
что напрочь взор от нас отворотила.
Но, чем сильнее чья душа кровит,
тем больше сердце Анны к ней ретиво.
– Конечно, королеве доброты
не надо занимать… Крепка и память…
Зато прелат проворен черепа мять…
– Так вы знакомы с Анной!? С ней на «ты»?
Боясь завраться, смолк язык графини:
– Мои друзья в числе её друзей.
– Заведомо мне ясного ясней:
дела у вас настолько поправимы,
насколько много общих есть у нас
друзей из окруженья королевы.
И как бы ни помял сурово вас
сам Ришелье, но на одном крыле вы
при дружеской поддержке вновь в Париж
легко перелетите. Есть ли в роте,
к примеру, де Тревиля шустрый стриж,
способный прилететь, коль позовёте?
– Я знаю де Тревиля. – Вхожи в дом?
– Ну да. – А завсегдатай де Тревиля
Атос вам тоже, видимо, знаком?
Лицо миледи сразу аж скривило...
(продолжение в http://www.stihi.ru/2016/05/14/4540)