Не бросай меня недолюбленным
в круговерти дней одинаковых.
Назови меня – «мой возлюбленный»,
через сорок лет в чем-то знаковых.
Попроси меня стать особенным,
не таким как все, а единственным.
Помоги изгнать прочь озлобленность,
что сидит во мне и воинственность.
Согласись, что я стал сговорчивым,
мягким, искренним и покладистым.
А не так давно был притворщиком,
без смущенья лгал, делал гадости…
Там где ты, поверь, легче дышится.
Без тебя совсем я безрадостен,
в сердце колики, плохо пишется,
есть не хочется даже сладости…
Ты хоть, знаешь ли, сколько времени,
до конца любви нам отпущено?!
Звезды гаснут, скрываются в темени,
вспомни судьбы Чаадаева, Пушкина…*
*- Пётр Яковлевич Чаадаев - (27 мая [7 июня] 1794, Москва — 14 [26] апреля 1856, там же) — русский философ (по собственной оценке — «христианский философ») и публицист, объявленный правительством сумасшедшим за свои сочинения, в которых резко критиковал действительность русской жизни. Его труды были запрещены к публикации в имперской России.
В 1829—1831 годах создает своё главное произведение — «Философические письма». Публикация первого из них в журнале «Телескоп» в 1836 году вызвала резкое недовольство властей из-за выраженного в нём горького негодования по поводу отлучённости России от «всемирного воспитания человеческого рода», «духовного застоя, препятствующего исполнению предначертанной свыше исторической миссии». Журнал был закрыт, издатель Надеждин сослан, а Чаадаев — объявлен сумасшедшим.
- ПУШКИН Александр Сергеевич, (1799-1837) - русский поэт.
Смерть Пушкина описали многие современники, но подробнее всех его друг, писатель Владимир Даль. 28 января 1837 года во второй половине дня Даль узнал о ранении Пушкина и поспешил к нему домой. "У Пушкина,- вспоминает он,- нашел я уже толпу в передней и в зале; страх ожидания пробегал по бледным лицам. Д[октор] Арендт и д[окто]р Спасский пожимали плечами. Я подошел к болящему, он подал мне руку, улыбнулся и сказал: "Плохо, брат!" Я приблизился к одру смерти и не отходил от него до конца страшных суток. В первый раз он сказал мне ты,- я отвечал ему также, и побратался с ним уже не для здешнего мира.
Пушкин заставил всех присутствующих сдружиться с смертью - так спокойно он ожидал ее, так твердо был уверен, что последний час его ударил. Плетнев говорил: "Глядя на Пушкина, я в первый раз не боюсь смерти". Больной положительно отвергал утешения наши и на слова мои: "Все мы надеемся, не отчаивайся и ты!" - отвечал: "Нет, мне здесь не житье; я умру да, видно, уже так надо". В ночи на 29 он повторял несколько раз подобное; спрашивал, например, который час? и на ответ мой снова спрашивал отрывисто и с расстановкою: "Долго ли мне так мучиться? пожалуйста, поскорее".
Почти всю ночь держал он меня за руку, почасту просил ложечку холодной воды, кусочек льду и всегда при этом управлялся своеручно - брал стакан сам с ближней полки, тер себе виски льдом, сам снимал и накладывал себе на живот припарки, и всегда еще приговаривая: "Вот и хорошо, и прекрасно!" Собственно, от боли страдал он, по словам его, не столько, как от чрезмерной тоски, что нужно приписать воспалению брюшной полости... "Ах, какая тоска' - восклицал он, когда припадок усиливался,- сердце изнывает!" Тогда просил он поднять его, поворотить или поправить подушку - и, не дав кончить того, останавливал обыкновенно словами: "Ну, так, так, хорошо: вот и прекрасно, и довольно, теперь очень хорошо!" Вообще был он, по крайней мере в обращении со мною, послушен и поводлив, как ребенок, делал все, о чем я его просил.
"Кто у жены моей?" - спросил он между прочим. Я отвечал: много людей принимают в тебе участие- зала и передняя полны. "Ну, спасибо, - отвечал он,- однако же поди, скажи жене, что все, слава Богу, легко; а то ей там, пожалуй, наговорят".
Пульс стал упадать и вскоре исчез вовсе, и руки начали стыть. Ударило два часа пополудни, 29 января - и в Пушкине осталось жизни только на три четверти часа. Бодрый дух все еще сохранял могущество свое; изредка только полудремота, забвенье на несколько секунд туманили мысли и душу. Тогда умирающий, несколько раз, подавал мне руку, сжимал и говорил: "Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше, ну, пойдем".
Опамятовавшись, сказал он мне: "Мне было пригрезилось, что я с тобою лезу по этим книгам и полкам высоко - и голова закружилась". Раза два присматривался он пристально на меня и спрашивал: "Кто это, ты?" - "Я, друг мой".- "Что это,- продолжал он,- я не мог тебя узнать". Немного погодя он опять, не раскрывая глаз, стал искать мою руку и, протянув ее, сказал: "Ну, пойдем же, пожалуйста, да вместе!" Я подошел к В. А. Жуковскому и гр[афу] Вельегорскому и сказал: отходит! Пушкин открыл глаза и попросил моченой морошки; когда ее принесли, то он сказал внятно: "Позовите жену, пусть она меня покормит". Наталия Николаевна опустилась на колени у изголовья умирающего, поднесла ему ложечку, другую - и приникла лицом к челу мужа. Пушкин погладил ее по голове и сказал: "Ну, ничего, слава Богу, все хорошо".
Друзья, ближние молча окружили изголовье отходящего; я, по просьбе его, взял его под мышки и приподнял повыше. Он вдруг будто проснулся, быстро раскрыл глаза, лицо его прояснилось, и он тихо сказал: "Кончена жизнь!" Я не дослышал и спросил тихо: "Что кончено?" - "Жизнь кончена",-отвечал он внятно и положительно. "Тяжело дышать, давит",- были последние слова его. Всеместное спокойствие разлилось по всему телу; руки остыли по самые плечи, пальцы на ногах, ступни и колени также; отрывистое, частое дыхание изменялось более и более в медленное, тихое, протяжное; еще один слабый, едва заметный вздох - и пропасть необъятная, неизмеримая разделила живых от мертвого. Он скончался так тихо, что предстоящие не заметили смерти его".
13.05.2016г.