Из подушек на пухлых креслах
в изразцовой печи небесной
на овсянке и молоке
я настаивалась, старела,
целовала, лгала, смелела,
переламываясь в руке.
Я смотрю на себя – не верю:
что мне делать? какому зверю
уподобиться? где найти –
саламандры, лягушки, змеи –
чьи аллели внутри алеют?
кто с фонариком впереди?
С чьим дыханьем чешуекрылым
над смолистой склонюсь могилой
(земляничное слово: лес!)
Плауны привечают гостя,
зеленеют неяркой злостью
и календула, и чабрец.
Может, все-таки к моховидным?
После жизни бревна не видно,
а при жизни – туман свинцов.
Но не выбраться. Давит тайна.
И глядит на меня зеркально
человеческое лицо.