- Я могла бы тебе рассказать о огромной войне,о войне что прошла, и которой сейчас уже нет. Я могу рассказать об истории этой войны, и придумать, какие погибшим нам снились бы сны, я могу рассказать о сожженных в огромных печах, о Дахау, Освенциме, Гитлере, Геббельсе, всех, чьей идеологией стал тот проклятый фашизм. Я могу рассказать о войне.
- О войне расскажи.
- Был июнь, 41-ый. Ты верно об этом читал. Объявление громко и четко читал Левитан. Замирали на улицах люди, услышав о том, что им нужно оставить свой кров, свои семьи и дом, и уйти, прямо завтра, уехать туда где бои. Где любая шальная – и больше не встретить семьи, где осколок, и только они похоронку прочтут. Понимая, где лягут они, там другие пройдут.
И они уходили, и пели, и были чисты их глаза.
И об этом конечно, тебе я должна рассказать.
А потом то, четыре горящие года, разбитые семьи, ощущенье конца и на улицах трупы людей, умирали за то что любили, за тех кто слабей, умирали за нас, и за наших детей, и за жизнь. Мне еще рассказать о войне?
- О войне расскажи.
- Уничтоженный мором, блокаду держал Ленинград, мы к нему прорывались, добрались, блокаду прорвав, когда в городе съели всех кошек и крыс, из опилок готовили хлеб. Мы тогда не поверили есть ли Господь на земле, по которой ступает когтями проклятый фашизм. И молились как пели, как ели доступный нам хлеб, потому что поверили, Он есть и Он с нами здесь, Он за нас и никто нам не страшен на этом пути. А война нас вела, и не переставала вести.
А потом мы прорвались, мы били фашистов, мы шли, защищая собою пространство огромной Земли, ради мира, свободы, покоя, чтоб дети росли. Мы ложились землею под ноги другим что пройдут, потому что мы знали, мы ляжем, но дети поймут, не забудут, и в сердце своем наш огонь сохранят.
И мы взяли Берлин, мы встречали их с кровью в глазах.
Но об этом тебе я уже не могу рассказать.