Часть первая. Женская.
В ее доме картинки жуткие развешаны по стенам.
В ее доме царствует мрак, а в голове – бедлам.
Она бы и рада стать веселее, довериться Вам,
Но не умеет. Ее дни все посвящены делам,
Что забудутся напрочь, как только снова наступит ночь.
Она стала бы счастлива, коль кто-то сумел бы помочь,
Но не сдюжит даже сказочный принц. Только скотч
Или виски, да сигаретный дым ее мысли уносят прочь.
Нет, она не больна, что за чушь и крамола, конечно нет!
Ее стихи да рассказы - отборный и редкостный бред.
Но в них не бывает смерти, тоски и житейских бед,
Хоть Тьма там всегда побеждает с разгромом Свет.
Но никто никогда не увидит в ее голубых глазах
Те миры, что являются по ночам. А на утро в слезах
Просыпается. За рулем авто о правилах и тормозах
Позабыв, поет песни на чужих придуманных языках.
Улыбается нервно, едко шутит с чужими людьми.
Юношей хрупких водит домой: «Погоди, погляди:
Вот мой ад. А за то, что здесь видел ты, впереди
Тебя ждет пустая и жаркая ночь. А после нее - уйди».
Друзья уже не винят за столь недостойные леди шаги.
Они попривыкли уже. Их слова так просты и легки:
«Это жизнь. Сколь не прячься и сколь от нее не беги –
Все одно: зажмет и тебя в стальные свои тиски.
И ты наиграешься всласть. Придет и твоя пора.
Скромнее станешь. Не будешь маяться до утра
От того, что никак не ложится на лист строка.
От того, что пальцы, а не дуло Беретты у твоего виска.
И сказки свои дурные позабудешь однажды на раз.
Допишешь и сожжешь свой самый последний рассказ,
Состоящий лишь только из глупых и несуразных фраз.
Иль поставишь его на полку, как одну из старинных ваз.
И будешь потом детям о прошлом своем говорить:
«Я вот в юности тоже, бывало, путала сон и смерть,
Любила мечтать, выдумывать и в небесах парить.
Одумалась позже - бросила и сочинять, и пить".
Она же кивает на каждое слово, сказанное в укор –
Уже наизусть знает миром вынесенный ей приговор.
Опускает притворно долу горящий яростный взор.
Понимает, что время ее – словно наглый и ушлый вор –
Украдет у нее и друзей, и стихи, и даже вещие сны.
Но это будет потом. А пока - дожить бы хотя б до весны,
Не скользнуть бы за грань двойной сплошной полосы,
Самой не отнять бы чужую жизнь, что тоньше шестой струны.
А еще бы успеть в полной мере смирится до лета с тем,
Что для города нет запретных и слишком фривольных тем.
И сколько бы не твердили о толщине его каменных стен,
Сказанное вслух однажды будет известно, без исключений, всем.
А еще успеть бы до новой лютой кромешной зимы
Закупорить в бутылочки теплой и ласковой Тьмы,
Как чудное лекарство из дальней волшебной страны
От печалей, тоски, и разной другой девичей ерунды.
В ее доме картинки жуткие развешаны по стенам.
Здесь царствует мрак, а в голове – бедлам.
Ее дом чем-то похож на заброшенный сумрачный храм
Старых богов, что знают ее, но неизвестны нам.
Здесь смысл есть во всех действиях и словах.
Здесь застыло время и не существует страх.
Она готова душу продать и рассыпаться в прах,
Чтобы дом ее стал маяком для пропавших в других мирах.
Часть вторая. Мужская.
Он встает по утрам и пьет свой чернющий чай.
Он не любит кофе. От кофе все фразы чуть-чуть горчат.
Выходя на прогулку, он чеканит размашистый шаг.
Он не гений, право. Безумец, может, но не дурак.
Он следит очень четко за остротой старых догм.
Он красив и воспитан как королевский дог.
Нет покоя ему среди милых и нежным дам –
Но даже на ночь хозяйку он выбирает сам.
Вот, казалось бы, счастье. Чего бы не жить? Живи!
Не пытайся прочесть по ладони, что ждет тебя впереди.
Слаще быть уж не может - зачем разводить балаган?
Но он вновь возвращается к своим нереальным снам.
Там боли так много, что ее, словно, шерсть можно прясть.
Так легко там исчезнуть, кануть в небыль, просто пропасть.
Но он только так ощущать себя может безбрежно живым.
Он душу бы продал за тропу к мирам неродным.
(11.2015 г.)