Нечасто я писал на эту тему. Не то, чтоб не хотел. Скорей – не мог. Она достойна не стиха – поэмы. Романа, где пролог и эпилог… Ведь как сказать о том, чего не видел, но чётко ощущаешь, русский раз, ту боль и то бессилие обиды на жизнь, что не вмещается подчас ни в строчку, ни в абзац, ни даже в песню?
Другие могут. Я же помолчу. Как уместить напасти той железной предел в себе? Бог двинул саранчу…
За что?!
И вся эпическая сила смешна, коли вокруг такой размах. О, сколько судеб здесь перемесило! О, как перемешало боль и страх!
И каждый ждал, надеялся на чудо: а вдруг да чашу мимо пронесёт? Но выбрать из Христа или Иуды приходится однажды в свой черёд.
И что сказать о потерявшем руку? Или ослепшем в восемнадцать лет? Что говорить о голоде, разлуке и бесконечном списке зол и бед? О радости: остался жив – и ладно, а завтра – тут уже как повезёт; о жизни – грязной, трудной, непарадной, что зубы стиснув, вёл тогда народ?
А ведь они такие же, не хуже: любили и мечтали, как и мы. Безвестно мокли в стылых ржавых лужах и мёрзли в равнодушии зимы. И отступали, огрызаясь кровью, среди пустых горелых деревень, ловя в официальном пустословье хоть тень надежды – да хоть тени тень!..
А сколько было радости в победе! Дожили. Одолели. Премогли. И забывались горести и беды на празднике великом всей земли. Казалось, ликованье не угаснет среди ошеломительной весны, и думалось – теперь-то будет счастье, хотя и непривычно без войны.
В линялых гимнастёрках, где от пота пятном белёсым светится спина, домой в Россию топала пехота – и знала, что Россия спасена…
Кто не дожил, судить уже не будет потомков – изменившихся, других. Пусть нас, живущих, ныне совесть судит.
Простите, вот такой родился стих.