«Надоело зайцу прыгать
Просто нету больше сил
Научите меня плавать!
Заяц рыбу попросил
Рыба умная была
Рыба в море уплыла»
Верная примета: если при пробуждении ты слышишь какую-то ахинею, то в девяноста девяти процентов случаев это означает, что у тебя дома ночевал папаша Фрикадель. Ну или ты у него, как в данном случае.
И точно – вон он сидит уже бренчит на гитаре. И стишок про зайца, которые то ли приснился, то ли был произнесен наяву, вероятнее всего, только что декламировал
- Доброе утро! Какая сволочь тут мне не дает поспать?
- Привет. Тебе понравился стих?
- ммм …
- Это между прочим, последнее стихотворение Блока
- Быть этого не может! Я точно помню, что в прошлый раз последнее стихотворение Блока было про то как в русских селениях непрерывно идут дожди
- Ну так то было в прошлый раз. За это время он успел много чего написать.
Наверное, именно в подобных случаях римляне говорили «дело дошло до триариев». У нас тут конечно никакой войны не было, но если у Папаши Фрикаделя дело дошло до сочинений от имени Блока, ясно было одно: поспать в этом доме уже не дадут. Но хотя бы есть шанс, что дадут поесть.
Мы шлепаем на кухню и встречаем там старика Глушановского, который уже изготовил завтрак: немыслимую по размеру яичницу, которую он меланхолично грыз с одного конца.
- Привет, Мишань!
- А, здорово – обрадовался старик Глушановский – присоединяйся! Я тут разбил немного больше яиц чем планировал
- Полтора десятка – мрачно сказал Папаша Фрикадель
- Не надо быть снобом – заявил старки Глушановский – каждый может ошибиться. Ешь давай лучше!
- Ты похоже и весь чай заварил на всякий случай?
- Я говорил ему – сказал Папаша Фрикадель – что чифир делается не так. А он не слушает нифига. Кулинар-теоретик.
- Неправда – возмутился старик Глушановский – я практик до мозга костей. Теоретик не смог бы продать сову и удава, как это сделал я не далее как на прошлой неделе.
После этих слов было возразить нечего, поэтому все начали дружно есть, и у меня есть возможность сделать некоторые пояснения.
Необходимое пояснение №1:
Если у вас дома живет кошка, не думайте что вы знаете животный мир. Даже если кошка и собака. Даже если они грызут обувь, воруют сосиски и хулиганят. Это не животный мир. Это так: интеллигентские забавы. Настоящий животный мир – это то, что было в доме у старика Глушановского. В один прекрасный он женился. На женщине-биологе, которая трудилась в виварии. Но буквально по истечении медового месяца началась суровая проза жизни: виварий закрыли на ремонт. И чтобы бедные зверушки не пропали, сердобольные и ответственные сотрудники вивария распределили их между собой по домам.
Поначалу на Мишину долю выпало около пятидесяти птиц в клетках, а также около сотни крыс и хомяков разного размера и волосатости, опять же в клетках. Впоследствии к ним добавились 2 добермана, мальчик и девочка, которых старались держать в разных комнатах, потому что они либо грызлись между собой, либо норовили завести щенков. Кроме того, необходимо упомянуть о 6 хорьках, которые свободно бегали по дому. Чтобы их покормить, им выпускали десяток крыс и хомяков и они их ловили. Временно в квартире ночевал пингвин, небольшого размера удавы, и прочая живность которая почему-то не влезла в какие-то зверинцы или частные «козлятники», как их любовно называл Миша. Виварий в конце концов отремонтировали. И животных забрали. Однако, за несколько месяцев они успели порядочно расплодиться. К тому же выяснилось, что ими можно довольно выгодно торговать на Птичьем рынке. В общем, старик Глушановский и его жена года три спекулировали живностью: начиная от рыбок и заканчивая удавами и экзотическими попугаями.
- Вообще это довольно утомительно – продолжал между тем старик Глушановский некоторое время спустя – торговля животными. Взять к примеру удава. Он либо постоянно норовит удрать, либо сожрать соседский товар – мышей каких-нибудь. И линяет не вовремя.
- Я помню выражение твоего лица, когда он у тебя висел на шее.
- Ну это он был уже сытый и сонный. А воздуха да, не хватает. Но не оттого что он сжал шею, а от запаха. Вонючий сильно.
- Нельзя быть сытым и сонным в наше время! – вдруг сказал Папаша Фрикадель.
Мы посмотрели на него с подозрением. Папаша Фрикадель явно придуривался, но глаза его как-то странно блестели.
- А ты говоришь, я чифир делать не умею – сказал старик Глушановский. Меня мужики научили на рынке. Если я ничего не перепутал, конечно – добавил он после некоторой паузы
- Вот Блок никогда не спал! – Папаша Фрикадель не стал вступать в дискуссии, но всем и так стало ясно, что
- Это похоже не чифир – сказал я – но нам от этого не легче. Сейчас будет опять бредить.
- Что пишут то? – спросил старик Глушановский
- Не пишет, диктует – сказал Папаша Фрикадель – песня про зайца
Мы энергично замахали руками
- Не, не, не, уже была! Ты пел!
- Точно?!- спросил Папаша Фрикадель
- Да-да – сказал я – вот Миша не слышал предыдущую
- Да я особо то и не … - начал было старик Глушановский
- Цыц – сказал Папаша Фрикадель – а то будет ещё и про зайца.
Видимо ему хотелось вспомнить эпическое полотно про русские селенья. Он приосанился, отхлебнул неудавшегося чифира, и с выражением продекламировал:
В русских селеньях дожди за дождями
Капает ветер по крыше
Выросли лужи и стали морями
Курицы чайками вышли
Все изменилось, бояться не надо
Милостей русской природы
Там. где мычало вчера еще стадо
Нынче гудят теплоходы
Веришь ли? Пьющих мужчин стало меньше
Женщины делись куда-то
В селах остались лишь только поэты
Пишут им письма солдаты
В синих конвертах приходят приветы
Ласковых артиллеристов
В красных конвертах поэты ответы
Шлют со знакомым танкистом
Пишут вояки, что быстро проходит
Жизнь без любви и надежды
Осень кончается, полк переходит
На зимнюю форму одежды.
За окном между тем и вправду пошел дождь. То ли его вызвал хренов колдун Папаша Фрикадель (за ним числилась пара подобных эпизодов), то ли это вправду Александр Блок на небесах решил создать настроение и попросил Небесную Канцелярию включить дождь. Зонта между тем у меня не было. У старика Глушановского видимо тоже, потому что он первым спросил:
- У тебя есть зонд? (это Батенька научил всех говорить слово «зонт» таким образом. Он утверждал, что это придает шарма и таинственности)
- Нэт.
- Придется одэвать на голову пакэт – старика Глушановского, видимо, переклинило, и он начал разговаривать как иностранэц
- Не одэть, а надэть – сказал Папаша Фрикадель – до метро три минуты идти, зачем вам зонт?
- Ну это смотря как идти – сказал я – в прошлый раз, насколько я помню, вы вышли ненадолго к метро купить носки, а в итоге через четыре часа вернулся ты один, в хлам пьяный и с одним носком, причем не новым.
- Все потому, что в этой стране – сказал старик Глушановский - невозможно приобрести самые необходимые вещи
- Конечно, носки в двенадцать ночи – это предмет первой необходимости.
- Носок кстати действительно был не мой, а Шумана – сказал Папаша Фрикадель – мы в нем охлаждали напитки.
- Вы мерзавцы – сказал я – пить с Шуманом когда лучшие друзья в этот самый момент томятся без добавки. И вообще может я нервничал и не знал, что думать. Морги обзвонил практически
- Не ври – сказал Папаша Фрикадель – ты дрых без задних ног. Я тебя разбудил.
- Кстати – встрепенулся старик Глушановский – нам же сегодня на репетицию к Шуману?
Необходимое пояснение №2:
В пору, о которой я повествую (а это был год 1993 или 1994), папаша Фрикадель играл в рок-группе «Шанкин ДЭН», название которой переводилось как немецкое «данке шон» наоборот. Разумеется, в силу особой оригинальности. Группа «Шанкин ДЭН» представлял собой следующее с позволения сказать, сборище талантов.
Солировал и писал тексты Шуман. Это был высокий, тощий и очень серьезный сабж, который сильно опередил свое время. В том смысле, что сегодня, в эпоху победившего пиара и дизайна, люди, которые большую часть жизни занимаются созданием и поддержанием собственного имиджа, никакого удивления не вызывают. Тогда же это было в новинку и на Шумана смотрели не то чтобы косо, но как-то с подозрением, считали его пижоном и, в общем, не очень уважали. В оставшееся от создания и поддержания имиджа время Шуман писал серьезные и настолько же банальные тексты. Но делать было нечего, текстов кроме него всё равно никто сочинить не мог.
На гитаре играл Мэлон. Безусловный дамский любимец имел одну фатальную слабость – его подсознательно тянуло исключительно на «подстатейных» барышень. Еще он все время забывал запирать дверь. В этой связи в самый неподходящий момент его периодически заставали либо конкурирующие барышни, либо их родители. И как следствие устраивали безобразные сцены (дрались при этом, правда, редко), пытались привлечь к уголовной ответственности за совращение малолетних и т.д. Поэтому Мэлон периодически скрывался от разгневанных дам и их родственников, и на репетиции приходил не слишком регулярно. Собственно, в тот день произошел очередной казус, поэтому общим собранием было решено призвать призвали на помощь старика Глушановского.
За барабанами сидел Вовчик. В свободное время он торговал на рынке ширпотребом, челночил и все в таком духе. Надо сказать, что в те времена образ рокера и торговца с рынка были просто несовместимы. Настоящий рокер мог торговать музыкой на Горбушке или инструментами, на худой конец наркотой или краденым, но не турецкими шмотками. Это знали даже дети, и просто никому в голову не приходило, что может быть иначе. Но в Вовчике это странным образом уживалось. Нет правил без исключений.
Наконец был саксофон. И при нем Рубен. При том, что он был неплохо развит физически, так что отнять у него инструмент никак не получалось. Поэтому Рубен играл. Как умел. Кроме того, он в отличии от остальных аккуратно и регулярно вносил деньги в общую кассу, и в этом смысле было выгоднее потерпеть дудящего Рубена, чем в корне подрывать финансовое положение группы.
Ну и само собой Папаша Фрикадель, который играл на всем подряд. У меня даже есть подозрение что он был единственным из всей компании кто знал ноты и при необходимости мог бы их прочесть. Но твёрдо утверждать не берусь
- Сегодня – сказал Папаша Фркиадель
- Тогда пошли! А том не еще кучу дел надо переделать.
- Ага – сказал я.
И мы пошли. Каждый по своим делам. К Папаше Фрикаделю я заглянул только дня через три или четыре и застал его в несколько странном состоянии. Он сидел за своим пианино и бессмысленно нажимал клавиши.
- Ты чего? – спросил я
- Нарушены мистические связи – сказал Папаша Фрикадель – мир никогда не будет прежним
И заржал. Смеялся он обычно долго и беззвучно, мелко трясясь и дергая конечностями. Так было и в этот раз. Отвлечь его от этого занятия при этом не представлялось возможным, поэтому я решил пойти поставить чайник.
- Старик Глушановский – сказал Папаша Фрикадель когда немного успокоился – спел песню про бобра
- Какого бобра?
- Понимаешь, там пришли девицы. Ну то ли невеста Шумана, то ли еще кто.
- Симпатичные?
- Да не знаю. По-моему, невменяемые какие то. Но Шуман решил перед ними выпендриться и стал заставлять нас играть то что мы и не репетировали ещё вовсе. Ну разумеется получилась порнография – никто никуда не попадает, Вова ритм не держит, все вступают абы как. В общем, как обычно в маразме. Рубен еще задудел совсем что-то невообразимое. Но Шуману этого показалось мало – он под конец решил сыграть песню эту, знаешь заунывную такую «Feееееelings, nothing more than feeееееlings»
- Ну да чо-то такое припоминаю – попса какая-то древняя.
- Ага. Ну и вот – Шуман значит выводит это всё истошным голосом, а Миша подошел ко мне и начал смешить. Поет так тихо, чтобы только я слышал: «Фиииилииин, у меня за сеткой филиииин». И тут я вспомнил как ты рассказывал про Мишиного туалетного филина
Необходимое пояснение №3:
Если разобраться ничего в этом смешного не было, но я расскажу.
Однажды, Папаша Фрикадель должен был со своей женой идти на какое-то светское мероприятие, но не пошел. Потому что мы его с Мишей успели предварительно напоить и тем самым сорвали все планы. Его жена на нас обиделась и выгнала со словами, чтобы духу вашего здесь не было, алкоголики. Мы тоже очень обиделись на такие слова, но делать нечего - пошли домой к старику Глушановскому. Где и заночевали.
Под утро я решил пойти освежиться, но чтобы никого не будить, включать свет в туалете не стал. И вот устроившись поудобнее на толчке я поднял глаза к потолку и … увидел что на меня смотрят два огромных жёлтых глаза, совершенно при этом не мигая.
Первобытный ужас овладел мною. Я заорал, да так что в доме проснулись все, даже старик Глушановский, которого обычно пушкой не поднимешь. Но в тот раз я, видимо, был громче любой пушки. Когда в сортире включили свет, оказалось, что это был филин. Которого Миша с женой до этого принес с рынка, на что-то выменял. Симпатичный кстати и совсем не страшный при свете. Но так то при свете!
Я уже набрал воздуху в легкие чтобы дать волю родной речи и высказать всё, что я думаю о старике Глушановском, а особенно о его жене и их увлечении разведением где попало животных, но не успел, ибо меня сразила наповал следующая реплика:
- Это хорошо что ты сидел, а не стоял
- Почему?
- Он же хищник! Знаешь как его кормят? В виварии берут в руку мышь и он на нее пикирует. Я кстати не знал. В итоге когда его принесли пошел первый раз пописать – еле увернулся. Вообще надо сетку натянуть – а то не поссышь в такой обстановке спокойно. Да и потомки нам этого не простят - резюмировал старик Глушановский и с достоинством отправился досыпать дальше.
- Короче говоря – продолжал Папаша Фрикадель – мы и так то чёрти что играли, а тут я вообще потерял нити управления. Шуман конечно разозлился и решил последним номером сыграть свой шлягер ««Все мне зачем то желают добра, которого я не хочу»
- Шлягер? У Шумана?
- Ну ты его слышал. Вспомни! Там такие слова в припеве,
«Все мне зачем-то желают добра
Которого я не хочу
И если я сегодня падаю вниз
Мне нравится как я лечу»
- А, точно было. Ну и?
- Ну и мы играем шлягер. Кстати сыграли нормально, практически без косяков. Да и девицы вроде стали подпевать– в общем триумф такой себе. И тут Шуман с Вовой решили уже выступить по полной, чтобы наверняка. И говорят: а вот это Миша, наш сессионный музыкант. Мы типа ещё думаем взять его в группу или нет. Думают они!
- Было б чем!
- Тем не менее. И спрашивают такие деловые все из себя: Миша, тебе понравились наши песни?
- А Глушняк чего?
- Не, он молодец. Вежливо так отвечает: «Мне все ваши песни очень понравились. Особенно песня про бобра». «Какого еще бобра?». «Ну как же. Только что играли. Все мне зачем-то желают бобра, которого я не хочу …»
Дальнейшее я помню смутно. По причине того, что плакал со смеху. Даже можно сказать – рыдал. Роняя крупные слезы на пианино и Папашу Фрикаделя. Который тоже смеялся как подорванный. И тогда и ещё много раз после.
И вообще песня про бобра оказалась судьбоносной.
Во-первых, она предопределила судьбу «Шанкин Дэн». Нет, группа не распалась в тот же день, и благополучно существовала ещё какое-то время. Говорят, даже дала один из два платных концерта, но к ожидаемой мировой славе это не привело.
Во-вторых, Папаша Фрикадель перестал писать стихи от имени и по поручению Блока. Он перешел на прозу, о чем и поведал мне практически незамедлительно, как только мы немного успокоились и попили чаю. Но это уже совсем другая история.
Повлияло это и на самого старика Глушановского. Через некоторое время он совершенно забросил занятия Музыкой и начал вставлять пластиковые окна. Чем и занимается до сих пор. Правда иногда он продолжает чудить: например, совершенно перепутает размеры или вставит окно обратной стороной. А когда его начинают ругать, то он с совершенно невинным выражением лица стоит посередине всего наделанного, признает вину, со всем соглашается, но явно при этом думает о чем то постороннем. О бобрах, а может быть о небесной тверди: почему она не падает вниз.