Вообще говоря, единственное, что твердо помнится – это огни. Хотя, например, днём - какие могут быть огни? Да и с иллюминацией тогда было не то, что нынче. Однако, чего бы дело не касалось, по факту картина одна и та же: мы с Папашей Фрикаделем стоим под какой-то витриной и считаем имеющуюся мелочь. То ли потому что темно, то ли потому что неохота идти домой. Убиваем время, одним словом.
Нет, не так. Время нельзя убить. Скорее оно убьет тебя, чем ты его. Но время никого не стремится убивать, оно просто течет сквозь нас. И одновременно позволяет увидеть, что происходит на соседней улице, на другом конце города, где-нибудь в чертовой дали, например, в проливе Босфор (ни хрена, к слову говоря, там интересного: опять затонул танкер или сухогруз, мат стоит в три этажа, все бегают, ищут спасательное судно).
Это практически невозможно рассказать. Просто ты одновременно находишься везде и никуда при этом не торопишься. Ты все можешь увидеть: цвет обоев сквозь стены домов, мысли через черепную коробку и т.д. Но тебя это не волнует. Ты не Великий и Ужасный Гудвин повелитель мира, не Нострадамус или другой ясновидящий, озабоченный в основном стрижкой бабла, ты просто кусок ветра. Ты не можешь ничего изменить, но можешь все увидеть. Тебе никого не жаль, но ты одновременно с этим всех любишь.
Всех любишь, но никого не жалеешь. Наверное, это самое точное определение.
Вокруг между тем творился форменный сумасшедший дом. Начать с того, что учительница пения, практиковавшая расширение сознания вскоре исчезла. То ли её действительно сдали под наблюдение врачей, то ли просто перешла в другую школу. Но недели через две после описываемых событий, проходя мимо той самой помойки, я увидел валявшийся сломанный браслет в виде змейки. Вполне возможно, что встреча с Уроборосом так или иначе состоялась. И, к сожалению, с большой вероятностью можно предположить её исход.
Вообще, это было время, когда Империя стала саморазрушаться. Как результат, высвободилось колоссальное количество энергии. Так всегда бывает в живой природе когда происходит процесс горения, гниения, разложения. Так случилось и здесь, только «горела» целая страна. А поскольку события развивались очень быстро, энергии было много и сразу.
Человек выходил на улицу и его накрывало. Все куда-то бежали, лихорадочно что-то делали, таращили глаза, читали газеты. Причем едва ли не половина этих действий, если смотреть с рациональной точки зрения, была абсолютно бессмысленна. Но … теперь есть такое слово «движуха». Раньше слова не было, но само явление, конечно же, существовало. Причем заражались данным безумием и стар, и млад, и волосат, и лыс – все поголовно.
Эту эпоху, весьма впрочем короткую, можно назвать «эра чокнутых радиоприемников». Года с 1989-го, когда в Москве собрался особо важный Съезд народных депутатов и его стали транслировать по телевизору и радио. Именно тогда привычной стала картина, когда каждый второй прохожий шел по улице по своим делам, но со включенным приемником. А надо вам сказать, мои маленькие друзья, что в те времена никаких еще портативных наушников в массовом обиходе не было. Поэтому дурдом, царивший в зале заседаний, выплескивался на улицы: разобрать кто чего говорит, было совершенно невозможно, но все это слушали и обсуждали.
После сеанса единения с радиоприемниками многие шли на митинги. Порой складывалось ощущение, что в городе все кто мог самостоятельно передвигаться, хотя бы раз или два на них побывали. В некоторых местах, скажем на Арбате, митинг вообще был едва ли не круглосуточный. Папаша Фрикадель обожал его.
В основном там люди просто тусовались, пока не находился оратор, который внезапно (и главное громко) начинал что-нибудь говорить про политику, экономику, наркотики, презервативы и т.д.. И все внимали ему, раскрыв рот. На полном серьезе и вне зависимости от содержания речи. Потом в пяти метрах мог объявиться какой-нибудь человек с гитарой и начать петь сатирические куплеты. Одновременно с этим, третий голосом Брежнева рассказывал анекдоты про самого же Брежнева. И все это сливалось в какой-то сумасшедший коктейль. И все потреблялось в неограниченных количествах безо всякого удержу и меры. Подобного рода ораторов и сегодня можно без труда найти в достаточном количестве, но вряд ли найдется столько благодарных слушателей. В этом основе отличие.
Папаша Фрикадель обожал митинги – он едва ли не погружался в эти звуки и крики и мог часами стоять возле ополоумевших ораторов. При этом, на следующий день он едва ли помнил содержание большинства речей, но видимо это его сильно и не волновало. Мне же быстро надоедало и я старался уйти.
Особенно хорошо было весной, в мае. Ты уходил с шумного Арбата или тогда ещё Калининского куда-нибудь во дворы и переулки, которые тогда были еще пыльные, обшарпанные, без многочисленных заборов и охранных систем, но абсолютно живые. Это была тоже своего рода Музыка и ты погружался в нее, и как правило очнуться удавалось только на пороге собственного дома, или у гаражей в соседнем дворе.
На которых чаще всего сидели одни и те же: Бобёр, Шуша, Корней, Сын Оленевода Бельдыева. Так было и в тот раз. Они слушали магнитофон "Электроника-302". Да-да, тот самый легендарный выкидыш советской электронной промышленности – коричневый и раздолбаный. Теоретически он был предназначен для проигрывания музыкальных записей, но по факту после месяца эксплуатации он превращался в коричневый ящик, который можно ставить какие угодно кассеты, но звук идет примерно одинаковый: «пр-р-р-р-р-ш-ш-ш-ш-ш-ш» потом опять «пр-р-р-р-р-ша-ла-лу-ла». И сквозь эти хрипы и шум можно по некоторым косвенным признакам угадать слова песен, а также мелодии и ритмы. На самом деле ничего сложного, дело привычки.
Бобёр, как хозяин аппарата предпочитал блатные песни, но в тот день он взял то ли пакет не с теми кассетами, то ли еще что, но среди прочего на одной кассете оказался,"Beatles". «Белый альбом», та пластинка где «When my guitar gently wips» ... или чего-то она там джентли делает.
Надо сказать, что «Beatles» я не сильно люблю. Я люблю «The Doors», но тогда я еще об этом не знал. А остальные и подавно не любили «Beatles». Однако, это не имело решительно никакого значения.
Потому что в тот раз дело было не в исполнителях, а в Музыке. Полагаю, высокое собрание уже согласилось с тем, что Музыка есть внутри каждого. Правда, у большинства из нас она до поры до времени дремлет, и даже может так получиться, что в ком-то вообще не просыпается никогда. Но если это все же случилось, то мир меняется кардинально.
Мы сидели тихо-тихо, и слушали. Все перестали плевать, курить и материться, даже мятежный Сын Оленевода Бельдыева. Сквозь хрипы видавшего виды аппарата «Элеткроника-302» мы напряженно вслушивались как Эрик Клэптон выводил соло в этой самой «When my guitar gently wips» (кстати никто тогда не знал, что эти именно он) и постепенно растворялись в Музыке. Начинало казаться, что это играет никакая не электрогитара, а сам воздух наполнен звуками. Листва поет о чем то своем, радиоприемники в окнах выводят какую-то общую мелодию, причем совершенно не ту, которая вроде бы передается по открытым каналам связи. И ты уже не малолетний оболтус, выкроивший время чтобы погреться на гаражах, а важная часть чего-то огромного и важного, что происходят прямо сейчас и чего трудно выразить словами.
Когда песня доиграла в аппарате тут же сели батарейки, но тишины не наступило. Нас вдруг прорвало: мы стали, перебивая друг друга, молоть всякую чушь, кричали почти одновременно и совсем при этом не понимали, что говорим. Я долго удивлялся этому, а потом понял: наши голоса просто продолжали колебаться в унисон Музыке, она резонировала в нас.
И тут нарисовался Серёга на мотоцикле. Хотя может быть его звали вовсе не Серега, но теперь об этом уже не у кого спросить. Но мотоцикл был. Я думаю, он изначально явно приехал хвастаться, но вместо этого некоторое время рядом с гаражами и слушал что происходит. Наконец, мы его заметили и он даже не вступил, а влился в общий разговор. Я кстати говоря, совершенно не помню, о чем именно мы говорили. Да это по большому счету и не важно. Тем не менее хорошо помнится ощущение: тогда казалось, что мы вшестером стали ближе и понятнее друг другу, чем самые родные люди. Что мы дышим одинаково, что наши радости удесятеряются, а печали в одну секунду сводятся на нет. Что всё на свете легко и всё подвластно. Что нет преград ни для чего.
- Мы все на пороге больших событий – сказал Бобёр – и скоро нас никто не сможет узнать
- Не ****и – важно возразил Шуша – ничего в мире не меняется настолько, чтобы не быть узнанным
- «Перемен требуют наши сердца» - запел Корней – вы совсем уже ку-ку. Один вскрыл кассу в трамвае и теперь думает, что мир перевернулся. А второй наслушался где-то какой-то ерунды и теперь её повторяет.
- По морде бы тебе настучать, да лень – сказал Бобёр. Он действительно на днях участвовал в ограблении трамвая и очень этим гордился – Настроение у меня сегодня хорошее, так что живи пока.
- Я малолеток не обижаю – важно заявил Серёга, который был на год или полтора старше нас - Вы, чо то, ёпт, как в детском саду! Поеду я, пора мне.
Все забыли про намечавшуюся было потасовку и сползлись на край крыши чтобы лучше видеть отъезд мотоцикла. Серегин агрегат завелся раза с пятого, но зато это было впечатляюще – рев и клубы дыма были такими, как будто стартовала как минимум ракета. Должен признать, это производило впечатление.
- Машина зверь – завистливо сказал Сын Оленевода Бельдыева, который, как я знал, очень хотел мотоцикл, но денег на него решительно не было
- Ещё бы! – самодовольно ответил Серёга – были бы крылья, точно б полетел.
И с этими словами он умчался за угол издавая немилосердно ревущие звуки. И больше не вернулся. Потому что попал под Камаз, на Яузе в районе Ростокинского моста, да так, что его едва ли не пополам перерезало. Об этом всем рассказал Бобер на следующий день: он узнал от соседа - санитара «Скорой помощи». А на следующую ночь мне приснился сон. В нем было все, как рассказал Бобер, но присутствовала и одна важная дополнительная деталь – перед тем как попасть в аварию Серега пересек какую-то полосу, похожую на водоотводный лоток, какие делают на дорогах, но только очень широкий и странной формы. Повнимательнее присмотревшись, я понял, что это вовсе никакой не лоток, а … да-да, именно чешуйчатое тело огромной змеи, Уробороса, чуть выступающее на поверхность из асфальта.
Во сне, конечно, еще и не такое бывает, но мне стало ясно: дело было не в нарушении правил дорожного движения. Мы находились внутри его кольца и змей нас оберегал. В том числе позволил услышать Музыку. Вряд ли специально – ему мало дела до людей вообще и до нас в частности. Просто этот мир всегда делится на две неравные части – та, что внутри кольца Уробороса, и та, что снаружи. И пересекать границу между ними надо крайне осторожно. Потом я увидел, как создался затор, приехали милиция, скорая и доставали Серегу вперемешку с останками мотоцикла: прямо как Колобка, замечтавшегося и прозевавшего лису.
Но если возвращаться к той нашей компании, то, правду говоря, остальные с лисой тоже не сильно разминулись. Бобер умер первым от передоза едва дожив до 27 лет, Сын Оленевода Бельдыева – чуть позже, от него же. Шуша, по-моему, последним от СПИДа. Корнея посадили на 10 лет (он в порядке самообороны убил человека, но это оказался сын полковника милиции), но он выжил, и вышел. Назло врагам, на радость маме, как говорится. Разумеется, совсем другим человеком. Разговаривать нам особо не о чем, но при случае здороваемся.
Жаль конечно. Что так все вышло. Но что действительно сильно изменилось с той поры – теперь ты всех жалеешь, но при этом уже не любишь.