Давно уж звезды в сборе,
ночь в лунный свет увитая…
Время шло не скоро,
бесцельно убитое.
Царила в доме скука
зыбкая,
бестелая.
Драла зевота скулы,
мучило безделье,
Во мне царила скука.
Скучали мысли,
руки.
И вдруг в окно мне
скупо
ударили звуки.
Там за окошком, видимо,
к роялю сел заветному
музыкант невидимый,
музыкант неведомый.
Наверное, расстроенный
вернулся он к роялю,
как-то так растроганно
звуки роняя.
То взрывами бунта,
то вздохами смиренья
спорил он как-будто
и бился в смятенье,
то рокотом раскатывая,
то трепетом касания –
в них было не рассказанное,
и было несказАнное.
Душевное чертовски,
классически строгое –
это же Чайковский
за душу трогает!..
То брызнут избалованно,
а то метнутся в крике –
и слышу:
из Бетховена!
и слышу
всплески Грига!
На полутакте смолкла
"Элегия" Массне…
Вдруг словно в медный колокол
швырнули
горсть
монет!
На клавиши
руки
упали
с плеча,
рояль не по-русски
кричал:
ча-ча-ча!!
Странно слетала
дробь
трескучая,
нервы
сплетало
нот
трехзвучие
на что-то наталкивало
мышцы натягивало,
как приступ
чахотки,
однообразно!
И…
Вновь плывет Чайковский
чисто и обрадовано.
И музыка треножила
невидимою путой,
а музыка тревожила –
Ах, что-то, что-то будет!
И звуки звали страстно,
и феерились радужно,
и было как-то страшно,
и было как-то радостно!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Давно все звезды в сборе,
ночь в лунный свет завитая.
Он сам с собою спорил,
а я ему завидовал.