За всю жизнь с ксендзом Адамом мы виделись несколько раз: это были короткие, едва ли не случайные встречи, после которых мы оба тянули за собой шлейф благостной грусти и ностальгии. Однако переписка практически компенсировала реальные невстречания, а сейчас, когда отче полностью передал весь свой архив мне, можно воспроизвести некоторые отдельные воспоминания.
Он родился в малоизвестном городе Мазуры, расположенной на границе огромной России и терпеливой Польши. Этот городок знаком благодаря популярной песне и живописным пейзажам; не знаю, дал ли он миру много великих, но Адам был, определенно, одним из них.
Его мама не была простушкой, как думали многие знакомые ксендза: немецкая еврейка, она бежала в Польшу, спасаясь от распространившейся болезни – имена родителей Греты (так звали мать Адама) были навсегда задушены синим газом Освенцима, вписаны невидимыми чернилами поверх цитат из дантового «Ада». Ксендз только упоминал, что его мать крестилась добровольно, и не только для того, чтобы избавиться от преследований. Всю жизнь Грета Гротт проработала ведущей скрипкой во всемирно известном оркестре.
Отец Адама был поляком. По праву крови, мальчик унаследовал материнскую национальность, но получил орлиный паспорт. Семитские черты шли Адаму.
***
Я не помню, когда именно мы познакомились… это точно было лето, еще до поступления в магистратуру. Ксендз оканчивал семинарию, и был полон надежд: его не привлекала своеобразная Италия с Папой Римским и сложность отношений с этой страной. Подсознательно, где-то в глубине души, он опасался: тут родилось чудовище, поглотившее полмира, и повисшее на площади, головой вниз. Такая опасливость следовала впереди Адама всю жизнь.
Внешне наш новый знакомый отчаянно напоминал Лютера (того, что дал начало протестантизму). Черные, жесткие волосы, выразительный нос, ночные глаза и массивный подбородок – с чертами немецкого проповедника Адам получил и его характер. Ксендз неоднократно обращался к протестантизму, думая о том, есть ли связь между Хрустальной ночью и ночью, давшей начало новой ветви христианства? Нет, решил он, ничего общего, кроме времени суток: Христос не был виноват в своем еврействе, как не был виновен Лютер в своем желании проповедовать. Все люди оправданы своей верой, а не происхождением.
В семинарии Адам делал большие успехи: ему легко давались все предметы, языки, он легко общался с людьми, независимо от положения. Только в постничестве ксендз не делал успехов: ему всегда хотелось есть, и эта страсть была ли не одной-единственной. Выросшему в голодной семье, Адаму мечтались ароматные мясные пирожки, конфеты из молочного шоколада, мягкие бисквиты и, особенно, хрустящие зеленые яблоки; их семинарист прятал в карманы и сумку, наслаждаясь кислотой и звуком укуса где-то на безлюдном заднем дворе.
- Эй, - рыжий Франциск, заядлый весельчак, хлопал по плечу своего хмурого друга, - ты никогда не думал жениться?
- А зачем?
- Разве твоя мама не хочет внуков? И ты совсем-совсем не мечтаешь поселиться где-то во Франции, купить дом, радоваться мирской жизни и потомству?
- А при чем тут жена?..
- Да при том!
- Если бы я и мечтал жениться… то только для того, чтобы вкусно есть каждый Божий день.
К слову сказать, Франциск оставил учебу ради таких же рыжих детей и бигоса на обед.
***
Дни ксендза Адама шли мирно и спокойно: он плавно окончил семинарию, обручился с церковью и стал голодным, но очень хорошим мужем. Его ждали чужие дети.
«Вы не представляете, как я боялся определения, - писал отец, - кому-то могла выпасть Индия… но это еще ладно! А вот Ливия? Смерть! Но мне досталось это крошечное село, из которого пишу. Но в прославлении Господа Нашего есть свои проблемы: у меня всего 1 прихожанин»
Это почти катастрофа.
В селе, расположенном на востоке Украины, был полуразрушенный католический костел, с красивой статуей Петра. Видимо, церковь построили переселенцы, но они давно скончались или побросали свои дома. Изначально в костел приходила одна семья и один старик, принявший римский обряд из-за дочери… но семья выехала, и остался он, полуживой дед.
***
Наша вторая с Адамом встреча (первая случилась в его семинарские годы), произошла в Мазурах. Он приехал, чтобы похоронить маму, и сам отпел ее чистую, легкую душу. Ксендз глотал слезы: теперь он был просто священником, он потерял связь с мирским, и это был последний день. На кладбище мы долго молчали. А потом поехали к нему домой.
- Мы так долго не виделись! – ксендз снял колорадку и поставил чайник, - как летит время…
- Оно определенно нещадно.
- Не знаю, смогу ли я служить в том храме, - отче махнул головой в сторону окна, - Ян говорит, когда хочет пойти на службу, когда ему угодно причаститься, стал требовать органиста для него одного. Не понимаю, как быть… не станет ли это поощрением лени, гордыни? И не станет ли мой отказ смертью для такого крошечного прихода?
- Если Вы найдете органиста, вас станет уже трое. А если нет… между вами двумя уже все равно побывал Бог.
- Пожалуй, стоит открыть при костеле МТС, засеять поле и построить клуб? Тогда кому-то еще будет интересно.
- А у вас не засеяно поле?
- Нет. Но яблочный сад уже есть, - тогда он впервые улыбнулся.
***
В Мазурах ксендз не мог оставаться долго: его ждал прихожанин. Договорившись о доме, Адам заплатил немного за охрану, забрал некоторые вещи, вроде подставки для книг и соковыжималки. Мы вместе доехали до границы, распрощались.
… Отдельного внимания стоит этот самый сад ксендза Адама. У крестьян он закупил саженцы за немалые деньги: 33 дерева, из которых мучительно выжили только 12; они были более-менее нормальными. Но именно после яблонь отче уяснил: в селе его не любят. Хилый сад то и дело поддавался нападкам со стороны крестьян, и они словно искореняли какое-то западное зло… Адам, стоя на коленях, спасал, удобрял свои крошечные росточки, а эти люди верно их уничтожали. Но даже не конфессия смущала селян… у этого «странного батюшки» не было бороды и жены.
- Они замучали! – жаловался старик, - клянуть, говорять, шо я Ирод. Шо то за поп без бороды?
- Помните, что Господь говорил о смирении? – Адам улыбался, стоя по локоть в земле, - считайте, что у каждого человека есть особенность. И Ваши соседи просто привыкли к священникам с бородой.
- Та я говорил им… Отче, знаете… а поезжайте-ка Вы назад, домой, получите приход какой, ровно лучше, чем я один, калека… а мы тут сами проживем.
Эти 5 последних слов были ударом в спину.
Ксендз Адам опустил руки. Он вдруг понял, что все старания, попытки обжиться на новом месте – напрасны. Он, выученный лучшими докторами богословия, один из самых способных учеников, отрекшийся от жены и детей, вынужден заживо гнить тут, в этой Богом забытой деревушке, обозначенной далеко не на всех картах. Его коллеги служили в больших городах, по всему миру, метили на высокие должности, а некоторые имели не один, а несколько приходов.
Он же вынужден оставаться тут все время, исповедовать только этого старикана, давать ему, умудренному деду, свои еще детские советы и ждать того ужасного дня, когда прихожанин умрет, как и мама. Только за полгода «Ирод» болел четыре раза, и в это время Адам покидал костел, отправляясь к своей единственной овечке на другой конец села. Кажется, пастырь уже не молился о здравии, а повторял единственную мантру: «пожалуйста, сделай так, чтобы он не умер, пожалуйста…». Дочь к старику не приезжала уже много лет.
Однако была в жизни ксендза и радость: маленький яблочный сад еле-еле принес свой первый урожай. Невзрачные плоды, снимаемые руками Адама, доставляли ему такую огромную радость! Наконец-то выдавил из них сок и с аппетитом выпил его. Судя по письму, радостному почерку и рисунку гигантского яблока, это был самый счастливый день за все время в селе.
***
Прошло около четырех месяцев с того момента, и мы переписывались еще два раза. Послания были практически ни о чем, и только спустя год Адам сообщил, что дико скучает по маме. Он вспоминал ее лицо, ее нежный голос, ее заботу, их совместные концерты и сожалел, что не может в любой момент посетить маленькую могилку. Об отце с ксендзом мы никогда не говорили: наверное потому, что он рано оставил семью и женился повторно.
Мысли об Адаме часто навещали меня… его радостное, мальчишеское лицо огрубело за это время, и отче превратился в зрелого, мудрого наставника, перенявшего опыт у своего прихожанина. После этой беседы они заметно отдалились, и Адам все чаще служил мессы в абсолютно пустой церкви.
Так прошло несколько лет, и старик заболел настолько сильно, что его положили в городскую больницу. Ксендз, заплатив приличную сумму, сел на поезд и радостно отправился в Варшаву: принять участие в своеобразном съезде, где наверняка будут его студенческие друзья. Адам ехал с чистой совестью: все таки жизнь священника казалась ему не такой печальной, как раньше. Там, в селе, он отвечал только за одного человека, растил сад, переписывался с далекими друзьями и, перед сном, предавался мечтам о далеких путешествиях, фотографиях, Иерусалиме. Отвернувшись к стене, Адам засыпал сном младенца.
***
- Святые Отцы, кого я вижу! Szcz;;; Bo;e, Szcz;;; Bo;e! – еще издалека, на железнодорожном вокзале, Адам увидел своего приятеля, ксендза Петра, -неужели это ты?!
- Точно я, Адамчик, - они обнялись, - наконец-то мы встретились. А сейчас поедем в гостиницу и поболтаем, дружочек.
Петр был добродушным, низкорослым толстячком, занявшим пасторское место где-то в центре России. Его брат числился известным русским предпринимателем: близкое географическое соседство благосклонно влияло на ксендза. Он ни в чем себе не отказывал.
- Франциск просил передать привет, если увидимся, - Петр крепко сжимал в руке чемодан, - они с женой заходили ко мне месяца два назад, были проездом. По-моему, он неплохо выглядит.
- И не сомневаюсь, - сейчас два священника были обычными людьми, - но а ты как?
- Неплохо. У меня большой приход. Кстати, не хочешь подъехать после конференции на пару деньков? Я заплачу за проезд. Послужим вместе.
- Я даже не знаю…
- Слишком много людей?
- Всего один старик.
- Никому не говорить?
- Нет…
- Если примешь мое приглашение – не скажу.
Они посетили конференцию, больше похожую на встречу выпускников. Адам остро ощущал свое одиночество – ему не было чем похвастаться, словно неудачнику, так и не нашедшему работу. Несколько раз ксендз отлучался, чтобы позвонить старику.
К счастью, встреча закончилась, и Петр с Адамом отправились в Россию. Они летели самолетом, рассматривая далекие реки, поля, крошечные домики… Все теперь казалось незначительным, а Польша оставалась позади. Она принимала очертания другой страны.
***
Адама разместили в доме брата Петра, владевшего несколькими скважинами. Магнат достаточно сильно пропитался русским духом: семейное логово оказалось оформленным в дереве, с уродливыми головами на стенах и шкурой медведя на полу (она пахла смертью и глубинкой, что, в сущности, одно и то же).
У этого брата была большая семья: жена, двое детей от первого брака и двое от второго, собака, ее щенки и племянница жены. Последняя занимала не лучшее положение, и ксендз понял это сразу же, по грубым замечаниям хозяйки дома и долгому взгляду хозяина. Пастырь только пожал плечами: вряд ли «Петрушка» этого не знает. В отличии от своей тетки, Маша (так звали унижаемое существо), была католичкой.
Ксендзу не удавалось по-настоящему уединиться несколько дней: церковные мессы, пышные, многолюдные обеды, наполненные жирными разговорами, блюда, неуместные шутки, расспросы… он даже не мог позвонить единственному прихожанину: так и засыпал, падая мертвым на кровать, и просыпаясь ничуть не лучше.
Только на седьмой день Адам наконец-то отдохнул: все семейство, кроме Маши, дружно отправилось на охоту, не сумев уговорить ксендза поехать с ними. Он мечтал просто о том, чтобы почитать Евангелие и написать друзьям. В селе это было обычным делом.
… Адам видел в окне маленький, неприметный город, утопающий в серой пыли и слегка покрытый туманом; где-то там, вдали, шумел железнодорожный вокзал, и его звук был необыкновенно знаком, словно мамин оркестр или станция, неподалеку от восточного села. Ксендз часто предавался мечтаниям и думал о том, что однажды его жизнь круто изменится: случится какое-нибудь чудо, нечто незаурядное, более интересное, чем однообразное сидение на краю другой страны. Его молодая, радостная жизнь зависела от одного-единственного старика, который в этой жизни не очень-то нуждался, так как давно прожил свою… Знал ли этот прихожанин о том, что может оказаться от священника, попросив замену? Тогда в село приедет ксендз постарше, совсем в возрасте, или молодой, да какая разница? А он, Адам, отправится дальше, дальше, к большим приходам, новым странам или назад, в Польшу, кто знает… Нет, пастырь не хотел занимать место ни одного из своих коллег, а желал просто деть себя куда-нибудь… за этими рассуждениями ксендз не заметил, как Мария вошла без стука и села на его диван.
- Вам, наверное, скучно здесь… - она говорила на ломанном польском, - ужасное место?
- Совсем нет, - он только отошел от мечтаний, - здесь тихо, но людей в сотни больше, чем в моем приходе.
- Ну, значит, прихода у Вас совсем нет, отче.
- Это правда.
- Да и ничего. Главное, что Вы – хороший человек, а люди… люди, в целом, не очень-то хороши. Вот, знаете, сколько есть злых, упрямых начальников, а на них другие работают и работают…
- Хороший человек – не профессия, Маша.
- А курица – не птица?
- Я слаб в орнитологии…
- Если так, пойдемте погуляем, здесь недалеко есть мужчина с фазанами.
Адам шел за этой странной девушкой, и она вела заграничного гостя дворами, куда-то на отшиб. «Наверное, там есть какие-то клетки или ферма, - думал ксендз, - эти русские немного странные…»
А она шла впереди, изредка оглядываясь, топает ли за ней пастырь. Убеждаясь, что все хорошо, Мария ускоряла шаг.
… Они забрели в глухое, гиблое место, со всех сторон окруженное многоэтажками. Маша резко развернулась и, в мгновение ока, бросилась на Адама. Крепко обвив его руками, она поцеловала ксендза точно в губы; это длилось не более двух секунд. Не встретив ответа, девушка со всей силы ударила пастыря в живот и, кинув три слова, как три острых гвоздя, понеслась вперед, к долгостроям.
Адам стоял удивленный и огорошенный, точно отец, потерявший всех детей разом. К счастью, он не ответил на этот жуткий, мрачный поцелуй, к счастью, он не понял произошедшего. Необходимо было просто срочно отправляться назад, в село, и больше никогда, никогда сюда не приезжать!
***
Ксендз Адам мигом собрал вещи, и, на перекладных, добрался до аэропорта. Там он купил билет на ближайший рейс, и, спустя 10 часов, трясся в электричке, возвращавший священника к единственному прихожанину, единственному, кто смог бы выслушать такую жуткую историю. Вагон открыл свой железный оскал, и Адам вышел на перрон.
… Его сад, маленький райский уголок, был побит и обворован, словно неохраняемый банк. Где-то валялись качаны яблок, и ксендз, став на колени, в слезах собрал эти маленькие трупики: зеленая, великолепная роща, кем-то нарочно уничтоженная, напоминала его несчастную душу, пережившую насилие. Он с трудом добрался до двери и снял записку: «Адам, - сообщал почерк, - Ян умер. Звонили твои начальники. Дочка перевела, что ты теперь должен служить с каким-то Петром. Собирай вещи. Протоирей Георгий».