сад зачарованно замер в паучьих гирляндах,
капли росы, как бриллианты, мерцают в золе,
шорохи крыльев неясыти, запах лаванды,
танец дриад под немым вопросительным взглядом
ржавого солнца, тревожный напев сарабанды,
плащ из тумана небрежно скользит по земле.
кожа шершавая древа в глубоких морщинах,
словно гримаса чудная коснулась лица,
юркой мартышкой карабкаясь к самой вершине,
змей собирает плоды настоять их в кувшине,
в сердце впиваются когти тоски беспричинной,
в мыслях по-птичьи галдят вразнобой голоса.
первый доносится словно сквозь воды морские,
запертый, в бездне сокрытый, затопленный клад,
шепчет о жарком пронзительном ветре пустыни,
горном пути, навевающем сны колдовские,
звездных ступенях, ведущих на тропы иные
тысяч миров, что подобно чешуйкам блестят
рыбы, неспешно плывущей по рекам вселенной,
песни в мечтаньях лениво слагающей в такт.
голос второй же витает средь гор и дольменов,
вихрем взлетает, к подножьям сползает мореной,
нитью блестящей пронзает канву гобеленов,
трон королевский возводит из грез в полумрак.
память настойчиво, будто осенние листья,
ветра порывом закружит в оскале костра,
вновь унося за пределы и формы, и смысла.
как метеор, из пристанища горнего изгнан,
жемчугом мелким рассыпавшись в тающих искрах,
пеплом окрасит виски иссушающий страх.
робкой мелодией в многоголосье вплетаясь,
звон колокольчиков льется, едва различим.
солнце клонится к закату над дремлющим раем
и огоньки ледников в сонме свеч зажигает,
море, как древняя рыба, наживку глотает,
черным каскадом смыкается небо над ним,
в горьком напитке в кувшине звезды виднее,
ярче сияют, чем призрачный свет вдалеке.
край горизонта расшитой тесьмой пламенеет,
и очертания сада в забвенье бледнеют.
ева легко касается кожи змея.
он серебряным перстнем
свивается на руке.